Вас сейчас расстреляют…
Шрифт:
Посмеиваясь и толкуя, как удивились бы прибежавшие на грохот пушечного удара орудийный расчет, шли они от Красной Горки.
Но подходя к последнему орудию, говорить и смеяться перестали. В кустарнике за Красной Гремячкой позиция была замаскирована на совесть. Его не было видно ниоткуда. Впереди лежало минное поле. Все было как надо. Но окрика часового не было.
Уже почти уверенные, что случилось несчастье и Заставский тишком убит немцами, а может быть погибло и орудие, Железняков с Нестеровым теперь не шли, а крались, разойдясь подальше, чтобы если на счастье часовой все-таки
Про немцев перемолвились расходясь, на всякий случай. Не должны те были здесь задерживаться. Но все бывает на войне, все.
Оба подползли к позиции уже не надеясь застать в живых часового. И сойдясь на ней, и действительно не увидев на месте Заставского, сразу бросились к пушке, которая на вид была целехонька и нацелена в сторону Варшавского шоссе, на противника, как и должно было быть. Но чем черт не шутит.
Железняков рванул рукоятку пушечного затвора, Нестеров поймал выброшенный экстрактором снаряд и заглянул в ствол. Тот блестел и сиял ничем не поврежденный, никто в него даже горсти песка не бросил.
— Орудие цело, — заключил Железняков, за две минуты окончив осмотр. — А где ж Заставский?
— Захватили? — с сомнением протянул Нестеров. — Уволокли? Не похоже.
Вокруг позиции, как ни всматривались оба, не находили следов борьбы. Кустарник не поломан, не помят, нигде не было того, что обычно бывает, всегда видно, когда в чужом хозяйстве побывают посторонние, ничего не берегущие руки и ноги. Все стояло на местах, во всем был порядок устоявшегося быта.
— Куда-нибудь за жратвой подался, — уже со злостью предположил разведчик. — Он такой…
И искоса взглянув на комбата, ехидно закончил, — такой… коммунист…
— Семен! — оборвал его Железняков. — Не зарывайся! След найди. Вдруг да убили твоего донецкого земляка.
Но нигде вокруг, ни в ровиках, ни в щелях, ни снаружи не было ничего, что подсказало бы какая судьба постигла часового последнего орудия.
Направляясь по тропинке к деревне Красная Гремячка, чтобы оттуда, из штаба минометного батальона, вызвать с двести сорок восемь шесть смену к орудию, Железняков чуть не наступил на пропавшего часового. Тот лежал под копной, которую огибала тропа, наворошив под себя сена, укрывшись шинелью и спал. Понять, что это он можно было только по высунувшейся грязной заскорузлой руке и засаленному обшлагу, каких не было ни у кого в батарее, да таким же сапогам, с комьями неотмытой глины
Комбат, который еще не вложил в кобуру пистолет, задохнувшись от гнева, и слова вымолвить не мог, только ткнул пистолетом под копну, показывая Нестерову на нечаянную находку.
Разведчик, не поняв, но видя в руке комбата оружие, выскочил из-за его спины, считая, что тот видит опасность, на ходу срывая карабин, и тоже разинул было рот, но тут же пришел в себя, завидев эту заскорузлую руку и знакомую, прожженную в двух местах шинель.
— Заставский! Он, сволота!
Нагнулся было, чтоб сорвать со спящего шинель, но вдруг, по-новому оценил пистолет в руке комбата и выпрямился.
— А что? По закону военного
И снял затвор с предохранителя.
Железняков замотал головой, останавливая обозлившегося разведчика, и только теперь ощутил забытый в руке пистолет, поняв, как он выглядит в глазах разведчика.
— Нет, нет, сначала подумаем.
До слов Нестерова у него тоже мельтешило, что часовой, оставивший пост, всегда и всюду, во все времена, сам себя ставит вне закона. А этот гад. Не просто пост. Орудие! Смерти ему еще мало. Застрелю.
Сожаления не было. Год фронта очерствил душу. Но не было и решения. Сомнение пришло совсем не от жалости, а с другой стороны. Не станет Заставского и в орудийном расчете останется только трое. А они и вчетвером еле справляются. Пополнения не жди. Даже такого, дрянного артиллериста взять неоткуда. В другое бы время… Но не было другого времени в распоряжении комбата. Было это жестокое, военное время, первая фронтовая весна. Скорее всего это одолело гнев, арифметика решила в то утро судьбу Заставского.
— Буди! — приказал Железняков.
Нестеров понял приказ по-своему. И двинул спящего своим тяжелым сапогом. Но тоже пожалел, нацелился каблуком пониже спины.
Заставский, вскочив на четвереньки, ошалело мотнул головой. И тут же увидел нацеленные в него карабин и пистолет.
— Не надо! — завопил он, быстро, по-собачьи, все также на четвереньках отодвигаясь к копне. — Простите.
И заскулил, заскулил, по-собачьи же.
Не разжалобил. Нет, не разжалобил обоих ни смертельный испуг, ни жалобный плач теперь уже окончательно проснувшегося, давно презираемого всей батареей человека.
— Понимает, гад, что заслужил, — зло усмехнулся Нестеров. И даже не взял карабин на ремень, просто пугая и без того перепуганного.
— Ай! — всплеснул руками Заставский, вскакивая на ноги и боком, боком заскакал в поле. — Ай! Ай–яй–яй!
— Заставский, вернись! — крикнул ему вслед Железняков, засовывая пистолет в кобуру. — Расстреливать не будем. Стой!
И приказал Нестерову взять карабин на ремень.
Неверными шагами, запинаясь, то и дело останавливаясь, на миг всем корпусом подаваясь назад, в готовности опять по-заячьи ускакать в поле, шел к комбату проштрафившийся часовой.
— Надо же! — удивился Нестеров. — Совсем мозгов нет. Видит что от пули не ушел бы, чего петляет, чего петляет!
— А ты бы как шел? Как на парад что ли? — спросил его, уже взяв себя в руки Железняков. — Человек еще не в себе, еще перед глазами дуло карабина. Вот-вот огнем плюнет. Где тут быстро в себя придти. Даже ты бы.
— Я бы? — озлился Нестеров. — Не охнув пулю бы принял, коль виноват. Не ревел бы!
Железняков молча и не очень ясно посмотрел голубыми твердыми глазами на своего разведчика. Да, тот бы не визжал, не охал. Но безропотно принять пулю? Нестеров? Нет. Он бился бы кулаками, ногами, зубами бы рвал, отбиваясь от смерти. Пощады бы не просил, верно, если бы смерть шла от противника. Все так, все так, но так ли это? От своих смерть принять куда хуже. Но кажется Нестеров и тут бился бы до последнего вздоха.