Вас сейчас расстреляют…
Шрифт:
А тот даже отвернулся и от комбата, и от подходящего неверным шагом бойца, фыркая себе под нос:
— Я бы! Да я бы… Ишь ведь!
Заставского колотила крупная дрожь. Он стоял перед Железняковым и казалось его видно через дым, такой он был весь расплывчатый, струящийся даже. Шинель он не посмел подобрать. Даже за винтовкой не нагнулся. И слезы, проложив дорожки по чумазым щекам, падали да падали у него с подбородка.
— Заслуживаете расстрела, — жестко сказал Железняков. — Товарищи Ваши под огнем на двести сорок восемь шесть. Двоих уже ранило. Тяжело. А Вы, коммунист…
Он даже задохнулся
Сейчас батарея вернется со стройки, до полусмерти усталые, может быть с новыми ранеными. А этот! Рука снова едва не схватилась за пистолет. Едва удержал ее.
— Идите на пост! — брезгливо кинул Железняков. — И приведите себя в порядок: смотреть на Вас противно.
С рассветом орудийные расчеты вернулись на позиции. Никого больше к счастью не ранило, не убило, но бойцы и командиры пришли еле переставляя ноги, а натруженные руки плетьми висели у всех. Почти десять часов, не разгибаясь, или же наоборот, согнувшись под огнем таскать на себе бревна, копать, носить и перекидывать тонны земли, трамбовать, и все это на почти голодный желудок. Хочешь не хочешь, а ног под собою чуять не будешь.
Добравшись до нар, бойцы валились на них, тут же и засыпая. Но взводные, так же уставшие лейтенанты, поднимали орудийные расчеты, строили, заставляли умываться, чистить одежду, сапоги, приводить в порядок оружие.
В батарее все командиры давно наизусть помнили слова Народного комиссара обороны маршала Ворошилова: «Учение не кончено, пока не вычищено оружие».
Другое время, другие обстоятельства, да и говорил ли это маршал но, но, но… Заросшее грязью оружие в любой момент откажет, в любой момент. Заросший грязью человек — в конечном счете не боец. Пусть падают люди от усталости, пусть еле шевелятся, никто из командиров не позволит им спать, пока не доведут до состояния в любое время встать в строй по тревоге в полной боевой готовности. За сегодняшним днем идет завтрашний. А в нем тот же труд, та же усталость, те же пули над головой. Расслабься сегодня и завтра тебе несдобровать, особенно если завтра будет хуже, чем сегодня. А это на войне в любой миг.
Железняков снова, в какой уже раз за эти сутки пошел вдоль линии обороны полка. Сколько же это километров довелось отшагать, пробовали они подсчитать с Нестеровым, отгоняя сон, готовые уже свалиться прямо на ходу. Получалось километров пятнадцать, а то и больше.
А как же Заставский? — молча спрашивал себя Железняков — Слабый человек, ему как было удержаться? Он-то, надо думать, не тренировался до изнеможения на стадионах, не гонял в волейбол с утра до вечера, как студент Железняков, не прошел перед войною изнурительного, трудного, но развивавшего и силу, и готовность мигом ее применить, двухлетнего солдатского пути.
Поглядел на Нестерова. У сталевара, пожалуй, вся его мирная жизнь была в беспрерывном физическом труде. Вон какая мускулатура без волейбола, гимнастики и легкой атлетики.
Так что же, значит таким, как он и разведчик только и воевать, а хлипким да слабым под пули ходить доли нет?
Совсем он загонял себя, спрашивая и самому же себе и отвечая. Так и не решил где справедливость.
Нестеров поглядывал
— Жалкуете, вижу, грызете себя, грызете. А по мне не пугать его надо было, а раздавить и забыть.
— Ладно, Робеспьер батарейный. Всех бы кто что не так, на гильотину и думать не о чем, — остановил закипающего разведчика комбат, поворачивая к командному пункту полковой батареи.
Куркин не спал, как опасался этого Железняков. Труднее было бы разговаривать и просить, если б пришлось будить да толковать спросонок. Железняков еще издалека увидел, как вышагивает тот, в сторону от капэ. И поэтому свернул в знакомый ему, как все в полосе полка, овражек и ускорил шаг, зная, что по нему, куда бы ни шел Куркин, они, сократив дорогу, вместе с Нестеровым перехватят его, чтобы не ушел, не умчался бы куда длинноногий лейтенант.
— О, вот она тайна вечного сапожного сияния! — захохотал Железняков, выскочив из-за поворота и чуть не наткнувшись на Куркина, который двумя щетками начищал сапог, поставив ногу на корягу. — Пока полк спит, черные зеркала шлифуются.
Улыбнулся и Куркин. Еще с училища привык он вставать за полчаса до общего подъема. С училища и щетки заимел. Так и возит их с собою, как отличник курсант. Всю мирную жизнь. И всю войну тоже. Даже в госпиталях не отдал. Ни пистолет, ни щетки. Так они и путешествуют с ним по всем фронтам.
— Вот ты как ухитряешься не заснуть, — удивился Куркин. — Ты ж всю ночь на двести сорок восемь шесть. Мне уже трое моих докладывали. И четверо пехотинцев о твоих строительных подвигах рассказывали.
— Потому и спать не мозгу, часовых должен подменить, а то быть беде. Дал бы мне шестерых часов на пять.
Куркина уговаривать не пришлось: сразу понял, что только артиллеристам можно доверить орудия, хоть, и другой системы. Не пехота, в несколько минут разберутся где поворотный механизм, где подъемный. И из пушки выстрелят, коль придется — свои люди на огневой.
Обрадованный Железняков отпустил Нестерова спать. Мог это сделать, потому что шел теперь в сопровождении шестерых бойцов куркинской батареи
Без охраны командирам ходить запрещалось. Вот они и стали и сменой, и охраной. А обратно Железняков пойдет в сопровождении своих батарейцев, которых снимет с постов. Тоже значит без охраны не останется. И Нестеров, который сначала никак не хотел оставлять командира, согласился, что комбат будет в целости и сохранности. Правда, перед уходом все ж для крепости показал пудовый кулак команде куркинской, дав понять с чем будут дело иметь, если что случится.
Менять ли Заставского? — с минуту стоял в нерешительности Железняков. Нестеров бы противился, считал бы, что пусть еще помается на посту, заглаживая вину. К тому же из-за этого разгильдяя придется возвращаться к Красной Гремячке, а это лишние километры без отдыха. Костьми бы ложился Нестеров, протестуя.
Но Заставскому в ночь опять на пост. Должен, как все отдохнуть и за прошлую ночь, и в счет будущей. Тем более сил у него маловато. Очень не хотелось Железнякову возвращаться. И самому трудно, и противен Заставский. Но, чем противнее тебе человек, тем справедливее должен ты быть к нему. Не дал себе поблажки комбат, двинулся первым менять с поста Заставского.