Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
Такое желание учиться… Самолюбивые ребята! Кто знает, как бы повлияло на них вынужденное второгодничество? Петя только-только выпрямился, его друг Коля Мазин – тоже. А сколько было положено труда, чтобы приучить этих мальчиков к учёбе!..
Екатерина Алексеевна вспоминала те дни, когда она вошла в дом Русаковых и увидела одинокого, заброшенного Петю, привыкшего изощряться в разных хитростях перед отцом. Мальчик смотрел на неё тогда испуганно и недоверчиво – ведь она была для него только «мачехой».
Вспоминая
Она мечтала о том времени, когда кончится война, вернётся Петин отец. У них будет дружная трудовая семья. Екатерину Алексеевну беспокоило равнодушное отношение мальчика к отцу. Петя редко вспоминал о нём; гораздо чаще, с искренним беспокойством он говорил о своём учителе, о Мите.
Екатерина Алексеевна часто беседовала с Петей об отце, постепенно прививая мальчику мысль, что отец – ему близкий, дорогой человек. Она не оправдывала сурового обращения отца с Петей, но находила глубокие, извиняющие причины. Петино сердце теплело медленно, постепенно…
Думая обо всём этом, Екатерина Алексеевна снова возвращалась мыслью к занятиям. Что же делать? Бросить сейчас – поздно. Ребята изо всех сил тянулись всю зиму! В конце концов она решила, проверив ещё раз хорошенько знания ребят по всем предметам, пойти к Леониду Тимофеевичу, рассказать всё откровенно и просить совета.
«Июль, август…» – мысленно считала Екатерина Алексеевна. Впереди оставалось только два месяца.
Глава 28
Нюра Синицына
Нюра стояла у окна в палате и слушала, как шумит ветер, как, положив на подоконник ветки, с тихим шорохом касаясь её рук, качается Валина берёзка. Нюра видела в темноте тонкий белый ствол молодого деревца, и сердце её сжималось неостывающей тоской по Вале.
В палате не зажигали огня. Раненые, лёжа на койках, глядели в раскрытое окно на выступающие в темноте кусты, на белые колышки забора, на развешанные между деревьями стираные халаты, на всё, что было видно из окна и вносило с собой в палату какое-то разнообразие.
В палате «4 Б» кое-где уже слышалось сонное дыхание, разговор затихал. В сумерках смутно белели лица, шевелились закинутые за голову руки. Кто-то, осторожно шаркая туфлями, выходил в коридор…
До Нюры долетел приглушённый шёпот. Облокотясь на подушку, Вася рассказывал соседу по койке:
– …Идём мы, леса густые… Мороз словно стекло под лигами рассыпал. Сучья трещат… Видим – ночевать надо. Разгребли мы снег под елью, застелили ветками, поверх палатку положили, легли вчетвером, друг о друга греемся…
Нюра низко склоняется к зелёной ветке берёзы. Ей вспоминаются длинные светлые косы, заткнутые за ремённый поясок, синяя трубка тетрадок, зажатая в руке, и на длинной Миронихиной кофте рассыпавшийся букетик ромашек.
– …Ну, накрылись палаткой, согрелись кое-как… Выглянул я. Светит луна, сквозь ветви продирается. И стоит он по колено в снегу… с биноклем. Шапка снегом запорошена, вся блёстками переливается, брови и ресницы тоже от мороза побелели. Все спят, а он стоит…
Что-то тревожит Нюру в рассказе Васи. Про кого это он опять? Про командира, верно… Почему же командир не спит?..
Она тихо отходит от окна, слушает, и рисуется ей белое-белое поле, тяжёлые, засыпанные снегом ветви ели, взбитые метелью сугробы и утонувший в них до пояса командир в шинели бойца, в заснеженной шапке с красным огоньком звёзды…
В углу палаты раздаётся голос Егора Ивановича:
– Попить бы, дочка…
Нюра осторожно проходит между койками, наливает в чашку воды и подносит её раненому. Егор Иванович, покачиваясь, сидит на койке. В полумраке белеют туго забинтованная рука и на смуглой, заросшей шее широкий бинт.
– Мозжат кости, терпенья нет… Вот через недельку на электризацию назначат. Я уже просил Нину Игнатьевну, чтобы ты меня тогда водила, дочка. Тут через дорогу, недалеко… Только бы скорее назначили, – тихо говорит он, морща высокий лоб и глядя на Нюру изнурёнными бессонницей глазами. – От тепла боль приутихает, дышать легче.
– Как только доктор скажет, так и пойдём, – ласково говорит Нюра. – Тут недалеко, мы потихоньку…
Напоив Егора Ивановича, она снова отходит к окну и, присев на подоконник, смотрит, как постепенно темнеет и темнеет во дворе. Сегодня Нюра сильно поссорилась с матерью. Закрывая за девочкой дверь, мать с сердцем сказала:
– В последний раз тебя пускаю! Что это за безобразие, что ты ни одного дня не посидишь дома! Вот сейчас вечер. Все порядочные девочки уже давно дома! Ну куда ты идёшь?
Нюра молчала. Она часто упрямо молчит, избегая взгляда матери. А мать ждёт, требует ответа; молчание Нюры возмущает её до глубины души.
«Но разве ей можно что-нибудь рассказать! – с тоской думает Нюра. – Ведь она потом этим же попрекать станет!»
– Нюра, ты живёшь с нами, как чужая… – сказала сегодня мать. Полный подбородок её задрожал, в глазах появились слёзы.