Васек Трубачев и его товарищи (илл. В.А. Красилевского)
Шрифт:
Оставшись одна, Елена Александровна придвинула ближе к столу кресло и, подперев рукой голову, задумалась. Она думала о директоре, который не побоялся взять на себя такой большой труд, как ремонт разбитого дома. Вспомнила собрание. Пушистые брови её нахмурились, синие глаза стали глубже и печальнее.
«Нет дисциплины… И этот мальчишка Тишин, выступающий против своего будущего товарища, и Кудрявцев… И странная история с Трубачёвым. Надо будет хорошенько в этом разобраться… – Елена Александровна тяжело вздохнула. – И вообще, время идёт, школа не готова…
Внизу раздаётся громкий женский голос:
– Мне нужно видеть директора!
– Леонида Тимофеевича? – любезно переспрашивает школьный сторож. – Его нет, он отлучился по делам.
– Как – нет? По каким делам? У него, кроме школы, не может быть никаких дел. За детьми надо смотреть, а не отлучаться по делам! – резко заявляет пришедшая.
– Ему, гражданка Синицына, виднее, за чем нужно смотреть: он директор, – обиженно отвечает Грозный.
Елена Александровна медленно спускается вниз, прислушиваясь к шуму голосов. Пожилая женщина в тёмном приплюснутом берете на седеющих волосах встречает её недружелюбным взглядом зелёных глаз.
– В чём дело? – спрашивает Елена Александровна. – Может, я могу заменить директора? Пройдите, пожалуйста, в учительскую.
Женщина молчит, но Елена Александровна, не ожидая её ответа, круто поворачивается и быстрой, лёгкой походкой снова поднимается по лестнице, открывая свежевыкрашенную дверь. Незнакомая женщина нехотя следует за ней.
– А вы, собственно, кто здесь? – с раздражением спрашивает она, опускаясь в кресло.
– Сейчас я замещаю директора, – спокойно отвечает Елена Александровна и быстро оглядывает незнакомую женщину. Где-то она видела такие же зелёные глаза.
Женщина беспокойно ворочается в кресле:
– Хорошо. Я попробую поговорить с вами, хотя вы ещё очень молоды и, наверно, не были матерью. Моя фамилия – Синицына.
– Вы мать Нюры Синицыной? – живо спрашивает Елена Александровна. Ей нравится Нюра, и голос её звучит приветливо.
– Да, я мать. И именно поэтому я пришла вас спросить, что с моей дочерью… Я её не вижу. Она целые дни занята. Где – не знаю. В каком-то госпитале, вместе с какими-то ребятами… Причём я этих ребят не знаю. Часть из них, как видно, из её бывшего класса. Они были на Украине и с трудом вырвались из оккупации.
– Я знаю их историю от директора, – кивнув головой, вставляет Елена Александровна. – Это очень хорошие ребята, лучшие в школе, – Трубачёв и его товарищи.
– Не знаю, лучшие или худшие, – горько улыбается Синицына, – но если товарищи становятся дороже матери, если авторитет любого из них выше авторитета родителей, то это ненормально… Я целыми днями не вижу своей дочери, она не считает нужным посвящать меня в свои дела, мать для неё – ничто. Нюра заявляет нам с отцом, что у неё есть свои обязанности. Я хочу знать совершенно точно, какие это обязанности. Я – мать! Я её воспитываю и никому не позволю ломать моё воспитание!
Синицына с трудом сдерживала гнев; перегнувшись через стол к своей безмолвной собеседнице, она говорит быстро и нервно, словно отстукивая слова на пишущей машинке:
– В такое тяжёлое время, когда мой муж работает день и ночь, а я, с больным сердцем, бегаю но очередям, чтобы накормить семью, у меня отнят покой. Но с этим никто не считается! Моя дочь растёт эгоисткой, которой нет дела до матери. А я… – веки у Синицыной краснеют, в голосе слышатся слёзы, – я должна положить этому конец, – шёпотом доканчивает она, вытирая платком глаза.
Елена Александровна грустно и удивлённо качает головой:
– Успокойтесь, гражданка Синицына… Ну, до чего вы себя довели? Ведь это совсем не так, как вы себе представляете. Я знаю вашу дочь и знаю её товарищей. Я слышала о них много хорошего, – мягко успокаивает она расходившуюся женщину.
– Что ж тут хорошего? Я вижу их влияние на мою дочь, – плачет Синицына.
Она не слушает, что говорит ей эта чужая девушка. Ей легко говорить – она посторонняя. И хвалить легко. Вот эти похвалы и портят детей. А что же хорошего в этих товарищах, если они учат свою подругу дерзить матери и всё от неё скрывать! Нюры никогда нет дома…
Елена Александровна снова и снова пытается успокоить Синицыну. Что ж плохого в том, что девочка работает в госпитале? Сейчас все люди – взрослые и дети – помогают своей Родине. Кто эти люди? Честные граждане, коммунисты, комсомольцы, пионеры. Все товарищи Нюры работают; она не может и не должна отрываться от коллектива.
В словах Елены Александровны есть то же, что с плачем бессвязно выкрикивает своим родителям Нюра. И это приводит Синицыну в бешенство. Она встаёт и дрожащими руками поправляет берет:
– Мы говорим на разных языках! Мне незачем сидеть тут и слушать ваши поучения. Я тоже советская женщина – меня агитировать не нужно. Но я ещё и мать! Мать! Этого вы не понимаете!..
Синицына, не прощаясь, захлопывает за собой дверь. Не отвечая на поклон Грозного и не глядя на работающих школьников, она идёт по двору, высоко подняв голову. Ничего! Она сама справится с дочерью, если школа не желает ей помочь. Она пойдёт в госпиталь, вызовет главврача. Она узнает, где пропадает её дочь…
Этой девушке кажется всё так легко и просто. Кстати, кто она такая? Неважно, впрочем. Жаль только, что она, Синицына, не успела ей даже сказать, что у Нюры нет настоящей учёбы, что Нюра останется на второй год, потому что не слушается матери и тянется за товарищами. С кем они занимаются? С мачехой одного из этих ребят. Конечно, это очень хорошо с её стороны. Пусть она даже очень приличная женщина, но ведь она не учительница! Чем же это может кончиться? И мать должна стоять в стороне и молча смотреть, как гибнет её дочь!..