Ваш выход, или Шутов хоронят за оградой
Шрифт:
Зашибись, как подытожила бы Лапочка.
Бедная Ланочка. Она тоже ничего не поняла. Посочувствовала. Сказала: со всяким бывает. Сказала: в нашем возрасте… Я кивал, притворяясь смущенным,
— как же? опозориться в самый ответственный момент!.. — тайком вставляя ремень обратно в петли. Руки дрожали, полоса кожи делалась скользкой, живой, похожей на змею. Однажды я-зритель прочувствую катарсис до конца. Зайдусь в овациях, сбивая ладони в кровь. Проникнусь восторгом, глядя, как на сцене остывает труп.
Кто малиновку убил? Я, ответил воробей. Лук и стрелы смастерил…
Я?!
Глупости. Я был в
Скажите, пожалуйста, из какого подвала, склепа, бездны берется восторг очищенья, острый припадок духовности, когда мы глядим на насильственную смерть? Хороший парень наконец добрался до плохого. Шпага Гамлета остра. Палач из Лилля сносит голову миледи. Восстанавливает справедливость граф Монте-Кристо. Эсхил, Софокл, Еврипид мочат ахейцев в ахейских сортирах. Голливуд заодно с классиками: крепкие орешки знают, как доставить удовольствие и снять стресс. Телевизор ежедневно, ежеминутно: «В результате взрыва, произошедшего в Саратове, на складе химикатов… на шахте в Донецке… в результате разгона антиправительственной демонстрации на Филиппинах…» Из газет: «Пятилетний людоед, пойманный в четверг с поличным на окраине Нижнего Тагила…»
Уже не трагедия. Даже не драма. Еще не комедия.
Обыденность.
Зрители рукоплещут. Зрители не могут без катарсиса. Привыкли за века.
— Лерочка… Тебе звонили из «Досуга». Что сказать?
— Скажи: я на больничном. У меня приступ.
— Какой приступ?!
— Сердечной недостаточности. У меня острый недостаток сердца.
— Папа… тебе плохо?..
— Хуже. Мне хорошо.
Когда это подкатывает дома, прячусь в туалете. Смотрю из зала (пятый ряд, третье место справа…), как шут в моей маске сидит на унитазе. Наедине с собой. Скучная сцена из пьесы абсурда. И всегда из динамиков, невпопад пущенные звукооператором, шелестят осенние листья. Почему листья? — не знаю. Желтый шелест под ногами. Кто-то идет. Осень. Мой Командор. Дождь. Лес осенью становится прозрачным, и черепки октябрьских кувшинов шуршат под каблуком.
Валерий Яковлевич, милый друг, пожалте в психушку.
Ваша койка между комдивом Чапаевым и жертвой сексуально озабоченного НЛО.
— Я ходила в церковь. Свечку за тебя поставила.
— Ты сроду не ходила в церковь.
— Ну и что? Мама сказала: поставь, поможет.
Листаю сборник стихов какого-то Вершинина.
Семьдесят первая страница, «Скоморохи»:
«…Падал со звонниц стон колокольный выжатым вздохом. Гарью смолистой срубы клубились Жгли скоморохов. Голых и битых — с маху в кострища, к черту на вилы!..»Перечитываю в шестой раз. Нравится. К черту. На вилы. Голых. Битых, Скоморох, слышишь?! На вилы.
— Лерочка… Вот, прочитай…
Газета мятая, пахнет типографской краской. «По мнению матушки Епифании, лауреата международной премии Св. Викентия, лицензия Минздрава № 145296, большинство людей болеет и страдает от черного колдовства, зависти, злости и ревности окружающих. С Вас, Ваших детей и внуков матушка Епифания с помощью старинных наговоров и молитв снимет порчу и сглаз, проклятия и приворот, восстановит половую активность и удачу в бизнесе».
— Тоже мама подсунула?
— Лерик, ты не упрямься. Вот, здесь люди пишут: «После индивидуального приема у матушки Епифании из моих почек и мочевого пузыря…» Нет, это не то. Сейчас… «Ушел к молодой девке муж… прошли пяточные шпоры… по маятникам, по кристаллам, по плавающей свече…» Вот! Слушай: «В последнее время начали преследовать неудачи в делах и личной жизни. На своей шкуре узнал, что такое порча. Но через матушку Епифанию воспрял духом…»
— Наташа, я похож на психа?
— Похож. Очень похож, Лерочка…
— Ладно. Давай свою газету. Адрес там есть?
Хватаюсь за соломинку. Клин клином, так сказать. Иначе остается одно.
За ограду.
14
Ведьмам нонеча лафа. Всенародная любовь, выражаемая в обильном кредитовании благих дел. Вместо хибары на окраине — офис в центре, на втором этаже. Между прочим, рядом с налоговой инспекцией: так, видимо, проще от сглазу спасать. Вместо черного кота — секьюрити. Плечистый жлоб с улыбкой Будды-олигофрена. В приемной — столик с журналами. «Playboy», «Лиза», «Секреты кулинарии» и брошюра «Иисус любит тебя». Сочетание сразу убедило меня в родстве душ. Нормальный человек такое рядом не положит.
— Вы записаны на исцеление?
Фарфоровая улыбка секретарши. Гурия отвлекается от компьютера, где ее ждет «Супертетрис». Хлопает ресницами. Рядом с каштановыми локонами, отсвечивая стеклом, на стене в рамочке красуется лицензия. Та самая, Минздравовская. Вселяет непреоборимую уверенность.
— Да. Я звонил в понедельник. Мне назначили на 17:30.
— Обождите, пожалуйста. Я сообщу матушке.
Пальчики с ярким маникюром бегают по клавиатуре. Затем снимают трубку телефона. Спустя минуту:
— Матушка Епифания ждет вас. Когда зайдете, поцелуйте ей руку.
Зачем-то уточняю:
— Правую?
С удовольствием вижу, как гладенькое личико куклы искажается мучительным раздумьем. Все шло по плану, и вот на тебе: клиент вышел за рамки. А с виду приличный, в костюме…
— Если хотите, правую.
— Спасибо.
— Не за что. Вот в эту дверь.
За дверью — просторный кабинет. Аквариум с рыбками. Стены увешаны благодарственными грамотами, дипломами Международных обществ содействия бессмертию и горбатыми диаграммами, похожими на звонаря собора Нотр-Дам. Сперва теряюсь и не сразу обнаруживаю целительницу. Матушка Епифания утонула в глубоком кресле, у самого окна. На первый взгляд ей лет сорок. На второй — пятьдесят с хвостиком. Полная женщина, рыжая грива волос явно чужая
— парик. Кто б посоветовал ей не замыкать «стрелочки» у глаз? Да еще карандашом?! В сочетании с густо-коричневыми тенями «очки» смотрятся развратно.
Иду к креслу. Целую жирную руку. Правую.
На губах остается привкус крема.
— На могилку к бабушке ходил?
Голос низкий, грудной. Прокуренный насквозь.
— Э-э-э…
— Не ходил, вижу. А зря, хороший. И креста на могилке нету, небось. Машинально киваю. Креста нет. Моя бабушка была убежденной атеисткой.
Строителем светлого будущего. И умерла в полной уверенности, что лично моему счастливому детству не хватает Сталина. Чтоб было, кого благодарить. Кремень-старуха. А на могилку я вообще не захаживаю, сволочь эдакая.