Ваше благородие
Шрифт:
— Из-за боязни, — прокомментировал Никодим, молчавший всю дорогу. Подъехали к «Роще» с рассветом. Каден решил навестить Сергея в первую очередь. Когда потом выкроит время, неизвестно, а сообщить о результатах поездки не терпелось.
Бодров был в своей землянке. Часовой знал старшего лейтенанта, тем не менее сначала спросил разрешение у майора, чтобы впустить раннего гостя.
— Я опять с докладом! — хлопнул себя по бокам Каден.
— Не бери в голову. Человек на службе! Говори, что нового привез. — Незаметно для себя Сергей
— Во-первых, сын жив и здоров, богатырь! Понравились ему звездочки на погонах. Предвижу, будет военным! Держал на руках недолго. Лида забрала по-быстрому.
Гость рассказал о путешествии в Батурино, жизни матери с дочкой и внуком, Вадиме.
— Знаешь, — сказал Каден, тоже переходя на «ты», — твоя… кто она тебе — Юля?
— Невестка.
— Вот-вот, невестка подала хорошую мысль. Когда с Вадимом рассматривали фотографии, она высказала предположение, не эта ли тройка, что фигурирует в ответе Сталинградского УНКГБ, — Хорек, Кривой «и Неизвестный участвуют в расстреле девочек.
— А что, идея!
— Одно мне осталось непонятным, Сергей Николаевич. Семью вашу всю знаю. Сын есть, а где жена?
— Я отец-одиночка. Чаще такая доля достается матери, а у меня не так, как у всех. Димкина мать болеет, но дело идет на поправку. Больше, дорогой земляк, сказать ничего не могу. Сам не знаю.
— На Кривого поглядеть есть желание?
— Нет. Как ни крути, он мой земляк-хуторянин, расчувствуюсь.
— Нашли в чем признаться!
— Земляков, как и родственников, не выбирают. Что есть, то и есть. Война нас развела по разные стороны баррикад. Не будь ее, так и жили бы по соседству.
— Вряд ли. Вор он. А как потом его назовем, не знаю. Со временем скажу и об этом.
— Какие планы?
— Проведу очную ставку, а там посмотрим.
— Упрутся, будто не знают друг друга и нигде вместе не были. Надо как-то по-другому.
«По-другому» в голову не приходило.
Шли дни. Штаб СМЕРШ размещался в большом заброшенном доме, некогда принадлежавшем попу. Его достоинством был полуподвал со множеством отсеков под различные продукты, хозяйственные товары. Теперь здесь КПЗ: одиночки, групповые. Полуподвал крепкий, со стенами в два кирпича, с окнами в торцах коридора, пропускающими призрачный свет в помещение. Перекликаться в камерах, как называли отсеки задержанные, запрещалось, не разрешались и громкие разговоры с сокамерниками.
Никодима ввели в отсек с тремя соломенными лежаками. На одном сидел человек с забинтованной ногой. Кривой даже обрадовался соседству. Одиночество в батуринской КПЗ осточертело, теперь можно хотя бы шепотом перекинуться словами. Быстро познакомились.
— Говорят, самострел, — указал новый знакомый на ногу. — Теперь пулю извлекли, будут определять, из какого ствола она вылетела. Но меня это не волнует, она не была в моей винтовке. В этой камере я уже давно.
— Но ты же поранил себя?
— Попробуй из винтовки выстрелить
— Тут я пас, потому что сугубо гражданский.
Вскоре в отсек втолкнули третьего претендента на соломенный лежак — человека в гимнастерке без погон. Тот молча плюхнулся на свое место и вскоре засопел. «Третий», так его назвали сокамерники, встал лишь тогда, когда принесли обед, но от еды отказался.
— Такой бурдой нормальных людей не кормят, — брюзжал он, — пусть сами едят, — отодвинул он от себя алюминиевую миску с борщом.
— За что попал сюда, друг? — спросил старожил.
— Не знаю толком. Плетут несусветное.
Отказался «третий» и от ужина, за что был вызван на беседу к дежурному офицеру. Завтрак помог ему съесть «самострел ьщик», посоветовал от обеда не отказываться — можно накликать на свою голову гнев Кацо, блюстителя порядка в камерах.
— Ты-то, одноглазый, что тут делаешь?
Никодим рассказал о попытке присвоить двенадцать мешков украденного хлеба.
— И только?
— Дай мне свою статью, век помнить буду. На хрена он тебе сдался? В армию не взяли, живи и радуйся. — «Самострел» постучал себя двумя пальцами по лбу.
— Только из-за хлеба СМЕРШ разбираться не станет. Это дело милиции. Что-то ты темнишь, — пробурчал с недовольным видом «третий». — Признавайся, тебя к нам в качестве «утки» подсадили? Мы тут изливаем душу, а это потом станет известно оперативникам.
— Да уж, ты разоткровенничался! — усмехнулся Кривой. — А сам не знаешь, за что попал в нашу компанию. Помолчал бы.
— Положим, я двинул между глаз одному капитану зажатой в кулаке двухсотграммовой гирькой, а он отдал богу душу. Хотя сам был виновен, лез напролом. Потому и говорил, что понапрасну попал сюда.
— А ты, — обратился Кривой к «самострельщику». — По лбу зря стучишь. Хлеб похитили по моему плану. Думал, если удастся вывезти, а потом продать, получу кучу денег. Рассчитывал, поймают, посадят в колонию, укроюсь от друзей.
— Хорошие «друзья», если от них надо прятаться в тюрьме.
— Перестрелял бы их, и концы в воду, — дал запоздалый совет «третий».
Никодим лежал и последними словами ругал себя за откровения. «Видишь ли, возомнил себя умнее. По лбу стучит. А его мысль «перестрелять» неплохая. Дай бог выбраться! Все! Больше ни слова о себе».
Наутро на допрос вызвали сначала «старожила», потом «третьего», последним — Кривого. Старший лейтенант, который привез его из Батурино, справился о здоровье, спросил, как сошелся с сокамерниками, о чем интересном говорили.
— С незнакомыми людьми о чем можно толковать? Так, болтовня одна.
— Кто за что тут находится, говорили?
— Поделились мнением, как каждый видит свое задержание.
— Никодим, у меня возник один вопрос, помоги уточнить. С твоих слов в протоколе записано, что Хорька, твоего друга, убили. Как это случилось?