Ваше благородие
Шрифт:
И этим людям я фактически отдал брусиловский приказ: умереть, но не сразу, а до вечера…”
Арт Верещагин
“The Trigger: a Battle for Island of Crimea”
9 мая 1980 года, зона отдыха Коблево, 1330
Капитан подарил ему небо. Холодное, лиловое небо, темное даже днем, а ясной ночью засыпанное такими звездами, что крымские звезды после этого кажутся блеклыми, как витрина “Дофин Ор” рядом с витриной “Тиффани”…
Такое огромное небо, что глаз бессилен ухватить
…Каким-то чудом этому человеку удавалось все, чего он хотел. Шамиль не представлял себе, как это получается. Каким образом большие и важные люди начинают верить в необходимость этих экспедиций, как Верещагин умудряется растопить их заиндевелые извилины, чем он наживляет крючок и как подсекает — эту загадку Шэм разгадывать не собирался. Верещагин умел убеждать и уговаривать, Берлиани знал, с кем нужно говорить и был вхож к этим людям, Дядя Том был незаметным, но надежным организатором и доставателем всего, а также скрупулезным казначеем всех экспедиций. Шамиль умел только одно: работать на стене — в любых условиях, лед там или снег, мороз или беспощадное солнце.
Костяк команды. Остальных набирали по мере необходимости: за возможность пройти по сказочным Гималаям ребята из батальона готовы были драться. Отбирали лучших: пятнадцать человек из трехсот — все хотели быть лучшими! Дух непрерывного состязания сочетался с духом команды: нужно было слышать, как солдат четвертого батальона говорил: “НАШ батальон”…
— Как вы думаете, сэр, они скоро вернутся?
Старший унтер Сандыбеков сплюнул, открыл глаза и покосился на вопрошавшего — парнишку из резервистов, такого же татарина-яки, как и он сам, только без примеси греческой крови. Парня звали Мустафа Ахмет-Гирей, его и еще четверых резервистов зачислили в отделение неделю назад — заменить погибших. Двое из этих новичков были уже мертвы. Шэму не хотелось такой же судьбы и для Мустафы — парень ему нравился.
— Вернутся? А ты что, соскучился?
Остальные четверо, занимавшие окоп, готовно ржанули. Шутка была не бог весть какая, но все уже привыкли к тому, что их унтер любит пошутить.
— Я тебя обрадую, челло, они никуда и не уходили. Они теперь долго будут с нами. Hasta la morte. Пить хочешь?
Вода в канистре успела прогреться и отдавала пластмассой. Мустафа расстегнул ремень шлема, взъерошил мокрые волосы, подставляя их ветру… Потом наполнил крышку-стакан еще раз и протянул Шэму.
— Спасибо, рядовой… Не забудь каску надеть прежде чем подниматься.
Затишье после боя нередко нарушалось одиночными выстрелами с обеих сторон: били в тех, кто высовывался. Чаще всего мазали. Иногда — попадали…
…Упорный муравьишка выцарапывался со дна окопа на стенку, проталкивал вперед свое маленькое серо-стальное тельце и крупную голову, наполовину состоящую из челюстей.
“Тоже солдат. Как мы…” — подумал Шэм.
Хлынула волна песка — муравьишку засыпало. В окоп спрыгнул Годзилла.
— Ну что, как там Джоши? — спросил Шамиль.
Годзилла не ответил, только покрутил башкой. Шэм кивнул. Джоши ранили в живот.
Атаки красных ждали. Из Одессы высылали две беспилотные “Осы”, красные сбили только одну, вторая благополучно долетела, так что форсиз
Рыть окопы было легко: пепельная рассыпчатая почва пополам с песком. За спиной осталась зона отдыха Коблево: кирпичные корпуса и деревянные домики врассыпную. Впереди саперы поставили противотанковые мины, натянули колючую проволоку. По правую руку — море, по левую — лиман.
Красные атаковали без десяти в час. Уже слегка потрепанные — их встретили вертолеты возле моста через Березанку — и очень злые. Какое-то время шла ожесточенная артиллерийская перепалка, потом красные двинули в атаку танки и пехоту. Часть этих танков горела теперь у дороги, часть пехотинцев валялась там, где их опасались подобрать крымцы или красные. Отделение унтера Сандыбекова подбило одну БРДМ и уничтожило экипаж. Потеряв троих: один ранен, двое убито.
Было два часа дня. Приказ к отступлению — все это знали — отдадут не раньше семи вечера.
— Гирей, ты умный… — ефрейтор Сковорода курил, сидя на своем шлеме. — Сколько будет девятнадцать минус четырнадцать?
Мустафа вспыхнул. Шамиль решил вступиться: ему не нравилось, что мальчишку шпыняют его университетским образованием. Сразу вспоминались черные деньки, когда двоим новобранцам дрилл-фельдфебель Сахно устраивал испытание на все виды нагрузок: излом, удар, скручивание, разрыв… Так вот, приличных слов для этих ребят у фельдфебеля находилось всего два: первого, Шэма, он называл Шкваркой, а второго — угадайте, кого, — Гимназистом, через украинское “гы” с великолепным дикарским презрением.
— Пять, — лениво сказал Шэм. — Юсуф, на твоем фоне я кажусь самому себе математическим гением.
— Пять часов — это значит, еще три атаки. Самое меньшее… — Сковорода втоптал окурок в землю. — Шэм, наш комдив по старой дружбе не поделился с тобой стратегическими планами? Например, не заменят ли нас через часок-другой?
— Ага, как же… У меня с ним этой ночью была астральная связь. Он мне сказал (Шамиль попытался с копировать выражение лица и обычный тон Верещагина): за ваш участок фронта я в общем спокоен, унтер Сэнд, но меня волнует ефрейтор Юсуф Сковорода. Если он начнет егозить и засирать людям мозги, не в дружбу а в службу дайте ему по казанку, чтобы он успокоился. Учитывая его выдающиеся анатомические особенности, а именно — черепушку толщиной в два пальца, можете дать ему рукояткой пистолета.
Опять заржали. Шамиль вздохнул и сбил кепи на нос, закрывая глаза. И зачем он тратит свой отдых на этот треп?…
…Когда кэп сказал, что ничего хорошего из этой Общей Судьбы не выйдет — Шамиль поверил ему сразу. И заранее согласился со всем, что тот предложит, уже привыкнув, что Верещагин не ошибается, и все в конце концов получается так, как он говорит. Смертельный риск не пугал: если красные действительно перекроют границы, жизнь потеряет смысл. Кем он станет, лишившись возможности быть лучшим унтер-офицером, командовать лучшим отделением в лучшей роте лучшего батальона? Кем он станет, лишившись возможности видеть фиолетовое небо Гималаев? И что такое смерть — рядом с унылым существованием советского гражданина второго сорта?