Ваше благородие
Шрифт:
— Если подумать как следует, Арт, то выйдет, что других причин и не бывает. Человек, который говорит, что действует в общественных, государственных или каких-то там еще интересах, немножко кривит душой. Все мы действуем в интересах личных, просто каждый понимает это по-своему…
— Так что вы ммне посоветуете, Вадим Семенович?
— Уехать. Чем быстрее, тем лучше…
— Не нравится мне этот вариант…
— Вам еще меньше понравится быть мертвым.
— Да хватит меня пугать, сигим-са-фак!… Хорошо, я подумаю…
— Чего тут думать… — пробормотал Шамиль. — Ехать надо.
— А ты бы уехал?
— Да пес его знает… Как за себя говорить? Если бы я отколол номер вроде вашего, я бы, наверное, уехал…
— Хорошо, спасибо за совет… Куда бы еще уехать так, чтоб меня не нашли?
— Говорят, кэп, что в Иностранном легионе даже фамилию не спрашивают. Можно назваться как хочешь.
— Шесть лет рабства.
— И французское гражданство, — оторвался от паэльи Востоков.
— Остался сущий пустяк — добраться до Франции.
— Когда-то, если мне не изменяет память, вы со старшим унтером ездили туда хич-хайком.
— Все-то вы знаете…
— Есть и другие возможности… Я тут думал о том, как прикрыть свой и ваш зад… И кое-что надумал. Вы не собираетесь писать мемуары, Артем?
— Пока нет.
— Зря. Писать надо, когда все еще свежо в памяти. Я вот, например, написал. Жаль, что признания не дождусь: это мемуар такого свойства, что кое-кому в Москве, да и здесь, будет очень нехорошо, если его опубликуют. Сначала я хотел сообщить всем заинтересованным лицам, что мемуар будет опубликован в случае моей смерти. Потом раздумал. Шамиль, простите, не могли бы вы на время оставить нас вдвоем?
— Я уже сам хотел отойти, — пожал плечами унтер. — Эй, челло! — он встал и направился к стойке. — У меня в кружке пересохло…
— Я начал понимать киношных негодяев, — улыбнулся Востоков. — Когда придумана и прокручена хорошая комбинация, обидно оставаться в тени. Хочется, чтоб тебя признали. Законная гордость творца. По иронии судьбы в нашей профессии знаменитым становится тот, кто терпит поражение… Вас вышибли из армии за то, что сделал я. Да, вы готовы были подстраховать меня в случае неудачи… Но “Красный пароль”-то все же моя работа…
Он немного помолчал, снимая вилкой и ножом кусок мяса с шампура.
— Я изменил указания, данные моему душеприказчику. Мои мемуары будут опубликованы в случае вашей смерти.
— Ну, спасибо, Вадим Семенович!
— Да, в общем, не за что. Это не очень надежная страховка. Хотя бы потому что может появиться кто-то, заинтересованный в их опубликовании. Там византийские интриги не прекращаются ни на секунду… Но все-таки я передам вам ключ. Скажу, где и как эта рукопись хранится. После моей смерти распорядитесь ею по своему усмотрению. Хотите — напечатайте, хотите — оставьте в качестве страховки.
— Вы говорите о своей смерти так, будто это дело ближайших недель. А вам ведь и пятидесяти нет. Может, вы все-таки лучше прикроете свой зад?
— Уже поздно. Собственно, поэтому я и изменил свою волю. У меня лейкемия, Арт. Последствия московского гостеприимства. Врачи сказали, в лучшем случае — год… Очень вкусный кебаб…
Верещагин ничего не сказал. Соболезнование и сочувствие бессмысленны, коль скоро они бесполезны — так его учили. Он вспомнил, как в окружной больнице умирала от рака горла его мать. Пока она была в сознании и могла говорить, проклинала врачей: если бы те сразу сказали, что ее болезнь смертельна, семье не пришлось бы занимать деньги под залог баркасов, не пришлось бы идти на риск полного разорения… Как видно, с тех пор медицинская этика немного поменяла правила.
— Я хочу, чтобы вы стали моим голосом, Артемий Павлович. И не только моим — всех нас, кто придумал и осуществил этот заговор. Чернока, Мешкова, Сабашникова… Зная ваш характер, я не думаю, что вы откажетесь.
— Я не откажусь.
— Яки. Вы знаете собор святого Николая на мысе Херсонес?
— Да.
— Настоятель собора, отец Леонид — знает, где рукопись и что с ней делать. Не подставьте старика. Храните эту тайну.
— Обижаете, Вадим Семенович… Что-то Шэм задержался… Один вопрос, полковник. Вы хоть сами-то понимате, что сделали?
— Вопрос не совсем понятен.
— Вы понимаете, что теперь будет с Советским Союзом?
— Вот те раз… Неужели идеи Андрея Лучникова и к вам запали в голову?
— Я не об идеях Лучникова. Лучников такого и в страшном сне увидеть не мог.
— Ну-ка, ну-ка… любопытно.
— Шестнадцатая республика, сэр — очень необычная республика. У нее свои законы, своя денежная единица, свои вооруженные силы. Кроме всего прочего, она не то чтобы процветает — все-таки послевоенный экономический кризис — но в сравнении с другими республиками, даже с прибалтийскими, сильно выигрывает. Простые умы могут сделать вывод: post hoc ergo propter hoc. А более сложные, хотя тоже весьма недалекие умы могут на этом сыграть. Или я слишком плохо думаю о советском региональном руководстве, или к ближайшим советским выборам в их парламент — Совет Народных Депутатов, так, кажется? — каждый уездный князек вроде Щербицкого или Шеварднадзе сделает своим лозунгом национальную независимость. Что случится дальше — мне и думать неохота. Предполагаю, что первыми пойдут на раскол Прибалтика и Кавказ. И боюсь, начнется такое, что Крымская кампания покажется пикничком.
— Значит, по-вашему, мы посеяли зубы дракона… Любопытная гипотеза. Я бы охотно побился с вами об заклад, если бы мог дожить до этого момента. Арт, а даже если и так? Вам совершенно не за что любить СССР. Советский Союз сожрал вашего отца. Так или иначе — разрушил вашу жизнь. Если выйдет по-вашему — что ж, вы отплатили с процентами. Разве вы не рады?
— Нет, Вадим Семенович.
Востоков покачал головой.
— Странный вы человек, Артем. Удивительный. Дело даже не в том, что вы совершили или в том, на что вы способны. Вы похожи на кумулятивный заряд: собрав всего себя в одну точку, вы прожигаете броню… Но вы странны и страшны не этим: таких людей, в общем-то, немало. Страшно, что выбираете свою точку только вы сами. Такие люди — это чистый гвоздь в заднице, поэтому я не стану предсказывать вам долгую счастливую жизнь.
— Вадим Семенович, позвольте ответную реплику: вы сами недалеко от меня ушли.
— Верно. Я смотрю на вас и вижу себя в молодости. Правда, с одной поправкой: вы не интриган. Вы успешно просчитываете интригу, но неспособны ее создать. Испытываете к этому сознательное или подсознательное отвращение. Что удивительно, учитывая ваше социальное происхождение: обычно именно люди из низов не стесняются в средствах, и я не могу их за это осуждать. Проще говоря, у вас больше совести. Качество редкое. Многие порядочны в силу своей слабости: грешили бы, если бы хватало пороху. Но редкая птица — человек, который сознательно держит себя в железной клетке порядочности, выпускает только по необходимости и возвращается обратно.