Ваше благородие
Шрифт:
— Большое спасибо, что ты подменил меня, — Кашук занял свое место, которое нельзя было оставлять ни на минуту, вот беда, каждый раз приходилось просить подмены, чтобы выйти в сортир… — Унтер, тебе не хочется есть?
— Можно сообразить кофе.
— От кофе на голодный желудок меня тошнит.
— Если пуля попадет в пустой живот, то шансов больше, чем если она попадет в полный живот. От того, что дерьмо смешивается с кровью, бывает перитонит.
— Благодарю за краткое знакомство с инфекционной медициной. Неужели твой капитан думает, что нам все же придется вступить в бой?
— Вам, господин штабс-капитан, не придется. А что, не терпится послушать «Te Deum» в его исполнении?
— У меня здесь, в этой каморке, очень мало развлечений.
— Сэр, честно вам скажу: нашему капитану медведь на ухо наступил. Так что его пение — это плохое развлечение. Хотите, я спою?
— Иди, унтер.
Майор Лебедь остановил колонну возле указателя «Национальный парк», венчавшего совершенно декоративный висячий мостик, явно не предназначенный для проезда БМД. И обычных машин тоже, о чем совершенно недвусмысленно сообщал дорожный знак. Мог и не сообщать — все равно мостик был выведен из строя. Какая-то добрая душа взорвала у дальнего конца гранату, тросы, на которых мостик висел, лопнули, и теперь желающие переправиться могли прыгать по камешкам.
Майор совершенно ясно понимал, кто это проехал здесь на «мерсе», а потом приказал взорвать мост. Сука штабная…
Здесь был перекресток трех дорог. По одной они приехали. Вторая лежала перед ними, совершенно недоступная. Третья прямо-таки просилась, чтобы они свернули и поехали по ней. Аккуратный указатель возвещал: «Изобильное». То есть, именно там можно было вернуться на двести девяносто вторую…
— Не нравится мне это, — вслух сказал майор.
Капитан Деев, капитан Асмоловский и старший лейтенант Говоров ждали следующей его реплики.
— Что скажете, ребята? — спросил майор.
— А чего тут думать, ехать в Изобильное, больше-то деваться некуда. На пятках сидят.
Глеб покачал головой.
— Товарищ майор, это скверно выглядит. Сначала разрушают дорогу за Чучельским… Если они хотели нас запереть, то почему не ПЕРЕД Чучельским? Как будто хотят, чтобы мы сюда свернули. Мы же с местностью не знакомы, не знаем, что здесь БМД не пройдут… На карте-то грунтовая дорога и мост обозначены…
— Заманивают, значит… — майор оглянулся. — Интересно, кто… И куда… И зачем…
Глеб встретился с ним глазами, и лицо его было бледно.
— Товарищ майор… — сказал он. — Я только что подумал… Это ведь и радиостанция тоже… Можно было бы пробиться сквозь помехи… А они даже не предложили…
— Кто про что, а шелудивый про баню… — зло сказал Лебедь.
— Слушайте! — Асмоловский схватил его за рукав. — Дураки мы! Боже, какие мы дураки! Кто ставит помехи?
— Самолеты РЭБ, — пожал плечами Говоров.
— Какие самолеты? Где ты видел самолеты? Где ты их слышал? Наши патрулируют небо, какие тут могут быть самолеты? Ну, подумайте же вы! Напрягите свои мозги!
— М-м! — Лебедь треснул себя кулаком по лбу. — Глеб, ты молодец, а я долбоеб.
— Все мы долбоебы, — беспощадно признал Деев.
— Поворачиваем? — спросил Говоров.
— Поворачиваем! — майор принял решение.
«С этим грузином», — подумал капитан Карташов, — «хорошо на пару дерьмо есть. Он первый закончит».
Но эту мысль он вслух не высказал.
— Дайте им еще немного времени, капитан Берлиани, — миролюбиво сказал он вместо этого. — Это ведь только по нашим расчетам они должны быть здесь. А кто знает, сколько времени уйдет на самом деле…
Берлиани снял с пояса «уоки-токи».
— Базовый лагерь вызывает вершину, — сказал он.
— Вершина слушает, — откликнулась машинка голосом Шамиля.
— Шэм, дай Артема.
— Да, Гия…
— Арт, пошли кого-нибудь на вышку осмотреться. У тебя могут появиться гости.
Карташов поморщился. Ох, уж эти аристократы-врэвакуанты… Гонору — выше потолка, а доходит до дела — паника…
— Хорошо, Гия. У тебя все?
— Все. Конец связи.
Князь повесил рацию на пояс. Вооружился биноклем ночного видения и в сто двадцать пятый раз осмотрел дорогу.
— Пошлите туда взвод, капитан, — сказал он. — Хотя бы еще один взвод…
— Не паникуйте, капитан, — поморщился Карташов. — Вот прямо сейчас я должен перекраивать засаду и посылать взвод на помощь вашему другу? Помощь ему совершенно не нужна. Нам бы кто помог.
Берлиани символически сплюнул и больше не приставал. И слава Богу, подумал Карташов.
Через семь минут один из дозорных вышел на связь.
— Едут, сэр!
Карташов покосился на Берлиани. Грузин слегка опустил голову, как бы признавая свою неправоту.
— Все по местам!
Все и так по местам, чего там. Врагов пока не слышно и не видно — небо сереет, но в горах еще все черно, и даже в приборе ночного видения дорога пуста. Но уже отзывается глухим тяжелым гулом земля, и сердце дрожит не от страха и не от хорошей боевой злости — но от предощущения будущего страха и злости. Войны могут быть более или менее грязными, более или менее кровавыми, более или менее безобразными, и много здесь накручено — политика, экономика, национальные амбиции и личные качества полководцев, техника и организация, пропаганда и агитация, но в конечном счете все сводится к первобытному: вот ты, и вот я, и попробуй ты взять мою жизнь, а я попробую ее не отдать, и взять твою, и здесь, где мы сцепимся, воя от ярости и страха, уже не важно, кто из нас прав, а кто — еще правее, мы выясняем вечный мужской вопрос: кого и почему жизнь любит больше…
Через десять минут склон взорвется атакой, и рухнет в пыль, корчась, первый смертельно раненый, и покатится вниз по склону горящая БМД, и люди оглохнут от выстрелов, сливающихся в сплошной рев. Через семнадцать минут сражение закончится, и все вместе начнут вытаскивать раненых из горящих машин, и младший унтер Сидорук вместе с последним раненым погибнут от взрыва сдетонировавшей в огне гранаты.
Через полчаса станет ясно, что эти восемь машин — не авангард бегущего из Ялты батальона, а остатки комендантской роты генерала Грачева, который оставил своих солдат и офицеров, положившись на скорость «мерседеса» и прочность подвесного мостика…