Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
— Интересно.
Бэрдену и в самом деле было интересно. Расщепление атома ошеломило его, как и всех других. Стало ясно, что миру уже не бывать таким, как прежде, но хорошо это или плохо — все зависит от твоего темперамента. Поскольку он был пессимист, он легко представлял себе атомные грибы, шквалы огня, радиоактивный пепел, а в перспективе — опустошенную планету, слепым глазом сверкающую в лучах солнца. Но все же он спросил:
— А какая разница, в моральном плане, между одной бомбой и несколькими тысячами, которые все равно пришлось бы сбросить?
—
Бэрдену были известны все эти аргументы. Его интересовала вдруг прорвавшаяся в Питере страстность. Куда делась та отрешенность, которая и привлекала, и озадачивала Бэрдена. Это хорошо, что у молодого человека есть что-то свое за душой, но, с другой стороны, печально было думать, что его второй зять может оказаться таким же ярым фанатиком, как и первый.
— Вам, наверное, есть что сказать,— пробормотал Бэрден.
К его облегчению, Питер рассмеялся:
— Боюсь, что мне нечего сказать, но есть что добавить.
— И он-таки добавил,— сказала Диана.— Питер будет сила, дайте только ему раскачаться. Он должен писать о политике в каждый номер.
— И притом его некому остановить,— заметил юный Вольтер.— Ведь он сам издатель журнала.
— К тому же мы пользуемся успехом. Мы остаемся при своих. Никакого дефицита. Айрин очень довольна.
Тут Питер принялся описывать Диане состоявшиеся недавно похороны Сэмюеля Блока, который неожиданно умер в Джерси-сити на заседании правления.
— Ему следовало бы поставить памятник,— сказал Питер,— и назвать его могилой Неизвестного супруга.
Бэрден рассказал, как вела себя на похоронах Айрин. Она заявила, что мистер Блок всегда был приверженцем епископальной церкви; его родные пришли в ужас и отказались присутствовать на похоронах, чего она и добивалась. Она стояла в черном одна в готической часовне Национального собора и с царственно-величавым видом принимала соболезнования. Но, увидев Бэрдена, порывисто обняла его и прижалась щекой к его щеке. «Что со мной будет?» — прорыдала она в его ухо. Чувствуя устремленные на них взгляды, он как мог выпутался из ее объятий и пообещал вскоре ее навестить.
— Надо полагать, теперь ты выйдешь за Питера,— сказала Китти, вдруг отпуская руку Дианы.— Он стал ужасно толстый, но все равно он богатый, и ты будешь обеспечена.
Диана убежала из комнаты, Питер подтянул живот. Китти повернулась к нему:
— Я знала, что ты придешь, и испекла сегодня утром пирог. Ореховый, тот самый, который ты любишь. Хочешь попробовать?
— Я не хочуесть,— ответил Питер дрожащим от раздражения голосом.
— Но ведь он всегда хотел есть,— вслух размышляла Китти.— Уж не заболел ли ты? Наверное, слишком плотно позавтракал. Я бы на месте Дианы посадила его на диету. После свадьбы, конечно.
— Свадьбы не предвидится, миссис Дэй.— Питер решил
— Свадьбы? — Она с удивлением поглядела на него.— Какой свадьбы?
Бэрден поспешил успокоить Питера и утихомирить Китти. Как раз такой муж и нужен Диане, думал он, выполняя свою дипломатическую миссию. Ведь Диана в самом деле окажется без гроша, когда он умрет, хотя он вовсе не торопится немедленно отбыть в мир иной — нет, это произойдет не раньше, чем он устроит ее будущее и сам будет переизбран.
Гарольд открыл дверь.
Входи! — Он произнес это громким повелительным голосом, словно хотел запугать Клeя или произвести впечатление на каких-то людей, которых тот еще не видел. Пропустив Клея в маленькую прихожую, Гарольд закрыл дверь и запер ее на засов.— Они там,— быстро прошептал он.— Оба. Прости, что я втянул тебя в это дело. Мне просто некому было больше позвонить.
Ничего,— успокоил его Клей.— Я с ними справлюсь.— Стараясь ничем не выдать своей нервозности, Клей прошел за Гарольдом в столовую из стекла и стали с видом на Рок-Крик-парк; дом был новый, один из первых, выстроенных после войны, когда старый город из красного кирпича и мрамора стал поглощаться стеклом и бетоном. Расплавленный песок одержал победу над тесаным камнем. Даже Клей, которому обычно нравилось все новое, испытывал нечто вроде тоски по прошлому.
Когда он вошел, те двое встали. Один был приземистый коротышка, у него было круглое лицо и нос кнопкой. Другой был высокий и тонкий, и только его огромный живот явно предназначался для толстого, но был по ошибке приставлен к тощему.
— Вот конгрессмен Овербэри,— сказал Гарольд. Мужчины переглянулись; они явно замялись и не знали, как быть, когда Клей машинально, по обычной у всех политических деятелей привычке протянул им руку, а затем быстро отдернул ее.
— Как я понимаю, вышло какое-то недоразумение.— Клей стал посреди комнаты, готовый броситься в атаку.
— Совершенно верно, сэр,— ответил коротышка обманчиво-вежливым тоном. Клей знал этот тип людей и приготовился к худшему.— Ваш друг мистер Гриффите совершил серьезное правонарушение по статье двадцать два одиннадцать-двенадцать «А» Уголовного кодекса округа Колумбия.
— Ваше удостоверение.— Голос Клея звучал резко. Их надо вынуждать к обороне.
— Удостоверение? — Тощий-толстый произнес это слово таким тоном, словно ему нанесли оскорбление.
Клей щелкнул пальцами коротышке, который стоял ближе к нему.
— Ваше удостоверение,— холодно повторил он.
— Извольте, сэр.— Коротышка был вежлив и абсолютно спокоен. Он вытащил бумажник и протянул Клею свое удостоверение; его напарник сделал то же самое. Клей достал из кармана записную книжку и не торопясь переписал в нее имена и номера удостоверений двух служащих отряда окружной полиции нравов.
— Очевидно, вы захотите ознакомиться с моим удостоверением,— начал он, но коротышка перебил его: