Вашингтонская история
Шрифт:
— Стакан лимонаду! — тихо сказала она подошедшему приказчику. Поспешно выпила стакан и вышла.
Фейс свернула на Кью-стрит. У моста с бронзовыми бизонами она остановилась. Отсюда до ее дома рукой подать. Недавнего возбуждения, вызывающей дерзости, владевшей ею, когда она бродила по улицам, как не бывало. Если Тэчер дома, ей предстоит объяснение. Он, наверное, по ее лицу поймет, что она попала в беду. Страх перед ним не проходил. Теперь вопрос стоял так: хватит ли у нее духу сказать ему правду? И Фейс почувствовала, что вернулась к своей отправной
В душе у нее царил полный разлад, она положительно не знала, что делать дальше. При одной мысли о предстоящей сцене с Тэчером — вдобавок ко всем предыдущим еще и сцена по поводу розовой бумажки — ее замутило. Где-то внутри она ощутила тупую боль. Что это — желудок или спазмы в сердце?
Лимонад был такой кислый. Может быть, это от него ее мутит.
Тэчер ждал ее в гостиной: он нервно курил, потягивая из старинного бокала чистое виски. На нем был белый вечерний смокинг, черный галстук бабочкой, в петлице — коричневатый цветок. Какой он красивый — почти такой же, как в былое время.
— Где тебя черти носили? — рявкнул он. — Я весь свет обзвонил, разыскивая тебя! Только ради бога не говори мне, что ты по обыкновению забыла про вечер у Илейн!..
Она вспыхнула и опрометью бросилась наверх переодеваться, весело напевая что-то к своему собственному и Тэчера удивлению.
5
Илейн Монкриф Биверли по-своему, исподволь, оказывала известное влияние на историю Соединенных Штатов. Это обстоятельство молчаливо признавали все в Вашингтоне, хотя об этом нигде и никогда не было и, по всей вероятности, не будет написано. Илейн доставляло удовольствие сводить вместе людей, которым было о чем поговорить, но которые, возможно, не встретились бы в менее интимном кругу из боязни возбудить кривотолки, а возможно даже — нежелательные подозрения. Фейс отлично знала об этой склонности миссис Биверли, ибо Тэчер рассказывал ей не один забавный случай, — в душе Фейс бывала шокирована, но, чтобы не нарушать семейного мира, умалчивала об этом.
Несмотря на чувство облегчения, с каким Фейс услышала о том, что они едут на вечер к миссис Биверли, пожалуй, трудно было бы найти в Вашингтоне другое место, где бы ей так не хотелось появляться в этот ужасный день. Вполне возможно, что там будет кто-нибудь из Департамента — и уж, конечно, не такой человек, который мог бы посочувствовать Фейс. Она боялась, как бы какой-нибудь ее сослуживец — из числа тех, кто все знает, — не намекнул на розовую повестку. Нетрудно представить себе, как воспринял бы Тэчер такой публичный скандал.
Тэчер был одним из тех молодых людей, которых миссис Биверли приглашала, чтобы оживить свои вечера. Таких, как он, было немало — сотрудники английского, французского, испанского и некоторых латиноамериканских посольств, служащие Государственного департамента и Министерства военно-морского флота, молодые люди из авиации и — правда несколько реже — из армии. Бывали тут и представители Капитолийского холма, а также члены бывших правительств из стран Восточной Европы. Миссис Биверли любила говорить, что ее вечера после войны стали куда менее веселыми: из-за этих проклятых красных изменился персонал стольких посольств!
Миссис Биверли была женщина далеко не первой молодости, и Фейс частенько дивилась, как ее хватает на такой образ жизни. Она много пила: говорили, что она пристрастилась к вину после самоубийства своего единственного сына, двадцать лет тому назад. Сразу же после этого она разошлась с мужем. У нее было немалое состояние, и она продолжала жить на широкую ногу, как жили в двадцатые годы, никого не посвящая в подробности своего прошлого. В вашингтонское светское общество она прочно вошла после того, как ее брат стал членом кабинета министров, и все двери раскрылись перед ней.
Собираясь на вечер, Фейс подумала о том, что, часто бывая в доме Илейн Биверли, она в сущности совсем не знает эту женщину. Ее приглашали, конечно, только из-за Тэчера; Фейс подозревала, что ее презирали и терпели лишь по необходимости. Тэчер сам, видимо, ощущал это: он не раз просил ее быть повеселее и пообщительнее.
— Ну, можешь ты хоть сделать вид, что тебе интересно с моими друзьями, — раздраженно сказал он ей однажды. — Ведь ты была когда-то так очаровательна. Постаралась бы!
— Я не умею притворяться, — заметила она, презрительно фыркнув.
В этот вечер всю дорогу, пока они ехали к дому миссис Биверли по Массачусетс-авеню, она молча сидела в машине рядом с Тэчером. И только когда они были почти у цели, она спросила:
— Послушай, Тэчер, чем тебе так нравится Илейн Биверли? Она ведь тебе в матери годится.
— Вот поэтому-то я и люблю ее, — отрезал он. — Она очень похожа на мою маму: в ней есть этакая аристократическая хрупкость.
Фейс не ожидала такого раздраженного ответа: неужели он сейчас взорвется, подумала она. Ей вспомнилось, что последние дни он был очень раздражен и говорил одни колкости.
Особняк миссис Биверли считался точной копией «Малого Трианона» Марии-Антуанетты, — во всяком случае, именно так утверждали шоферы экскурсионных автобусов. Перед домом был большой сад, отделенный от улицы высокой чугунной решеткой и живой изгородью, сквозь просветы в которой прохожие могли бросать внутрь нескромные взгляды. Когда Фейс с Тэчером подъехали к особняку, званый ужин — а-ля-фуршет — был в полном разгаре. Небо прояснилось, и ночь дышала тропической истомой.
— Опять опоздали! — укоризненно буркнул Тэчер. — Илейн будет сердиться. Она ведь завтра уезжает в Мейн.
— Ты бы мог поехать без меня, — сказала Фейс.
— Я был бы счастлив, если б мог! Но я уже столько раз бывал один, что пошли слухи, будто мы расходимся!
— Все шпильки…
— У людей создается мнение, что ты крутишь на стороне! — с горечью заметил он.
Молча поднялись они по каменным ступеням особняка. Дворецкий распахнул перед ними дверь.