Вашингтонская история
Шрифт:
Утро выдалось на редкость ясное, и настроение у Фейс — сообразно погоде — стало более радужным. Так легко дышалось после вчерашней духоты. Фейс и не думала о том, что яркое солнце предвещает страшную жару. Деревья и сама улица, люди и машины четко отпечатывались в ее сознании.
К восточному крылу Белого дома она подошла вполне спокойная и уверенная в себе. Сдержанное выражение слегка напудренного лица не позволяло догадаться о владевшем ею душевном волнении. Дежурный у входа отступил, пропуская хорошенькую молодую женщину в желтом ситцевом платье, а сотрудник тайной полиции с лицом заядлого картежника даже позволил себе улыбнуться; в вестибюле величественный старик негр почтительно сказал ей: «Прошу сюда, мэм».
Фейс наслаждалась этим отблеском чужого могущества и славы: к ней относились с почтением уже потому только, что она пришла к этому человеку. Шагая по длинному коридору, устланному толстым ковром, она думала о том, как ей повезло, что она знакома с бригадным генералом Мелвином Томпсоном, и едва удерживалась, чтобы не запеть от радости.
Мелвин Томпсон входил в замкнутый круг советников Белого дома. Несчетное множество лет он был членом конгресса и хранил в картотеке своей памяти воспоминания о многих людях и событиях. Придерживаясь твердо намеченной линии, он всегда предпочитал оставаться в тени: был костюмером, суфлером, постановщиком, драматургом, но только не актером. Пусть другие говорят текст — для него так куда легче и приятнее. Генеральское звание было присвоено ему лишь для того, чтобы подчеркнуть его авторитет в среде военных, он же не мог отличить одного конца пушки от другого. Зато с директорами всех крупнейших корпораций и банкирских домов Америки он был на короткой ноге.
Однако Фейс не знала за Мелвином Томпсоном этих качеств хитрого интригана-профессионала, хотя и питала смутные подозрения на этот счет. Для нее Мелвин Томпсон был улыбчивый человек среднего роста с добрыми глазами… этакий добрый папочка, хоть и холостяк… человек состоятельный, но всегда готовый помочь ближнему. В разговорах с Фейс (которую он звал «Цыпленочком» по той же причине, что и Тэчер, — за темные глаза и светлые волосы) он любил пересыпать свою речь сентенциями, вроде: «Любая беда начинается с пустяка», или, когда она стала старше: «Мамы — вещь скучная, но необходимая». Со временем она поняла, что в мужском обществе, где-нибудь в прокуренном холле фешенебельной гостиницы, он изрекает совсем другие истины.
К каждому дню рождения, пока Фейс не вышла замуж, она получала от него дорогие подарки. Впрочем, с тех пор как умерла ее мать, они почти не виделись. Время от времени она встречала его на каком-нибудь официальном приеме, — он обнимал ее за талию и, наклонившись к самому ее уху, по-отечески заботливо спрашивал: «Ну, как наш Цыпленочек, счастлив?» Долгое время Фейс относилась к нему как к любимому дяде — после того, как пересилила в себе ревность, которая вспыхнула было, когда он начал ухаживать за ее матерью (это казалось Фейс предательством по отношению к памяти отца).
Ханна Прентис, ее мать, была женщиной с сильным характером — пуританским условностям не удалось сломить ее. Иначе она никогда бы не вышла замуж, во-первых, за испанца… а во-вторых, за такого лихого и пылкого человека, как Луис Карлос Роблес. Года через два после смерти мужа она с удовольствием стала проводить время в обществе Мелвина Томпсона, хотя он вовсе не был похож на ее первого избранника. Только многие годы спустя Фейс поняла подоплеку этой дружбы и перестала осуждать мать. Она поняла также, что дружба с Мелвином Томпсоном не имела никакого отношения к тому чувству, которое питала Ханна Прентис к ее отцу. Но почему эти двое не поженились, оставалось для нее загадкой, ответ на которую она так и не сумела найти. Возможно, оба предпочитали, чтобы все оставалось так, как есть.
Томпсон перестроил расписание своего дня, чтобы принять Фейс утром, и даже не спросил, зачем он ей понадобился. Он дал понять, что каковы бы ни были причины, он всегда готов к услугам. Подходя к двери его кабинета, она все еще сияла от удовольствия: какой у нее могущественный друг — ведь этот человек знает всю подноготную политики Вашингтона и конгресса и держит в своих руках сотни разных нитей.
Он поздоровался с ней и поцеловал ее в лоб.
— Дорогой мой Цыпленочек, — сказал он, весь расплывшись в улыбке, — что это тебя так давно не видно? Неужели ты не понимаешь, что такому старому чудаку, как я, неприятно, когда его забывают?..
Она удобно уселась в большое кожаное кресло перед его письменным столом и оглядела комнату.
— Я еще ни разу не была в этом кабинете, Мелвин, — сказала она. — Ого, да у вас тут целая коллекция красоток!
На стенах скромно обставленного кабинета висели в рамках фотографии с автографами двух президентов, трех государственных секретарей, английского и французского послов, двух балканских королей, главы сената и председателя палаты представителей, а также нескольких особ помельче.
— М-да, — скромно заметил он, — я в своей жизни все-таки оказал кое-кому небольшие услуги.
Она улыбнулась.
— Такие фотографии и рядом этакое уродство! — И она взглядом указала на высокий потолок, где пролегали трубы парового отопления, нелепые и безобразные.
— Правда, — согласился он, — а зимой из этих чертовых штук еще и капает: никак не могу добиться, чтоб их отрегулировали!
Оба рассмеялись.
— Мелвин, — нарочито небрежным тоном начала она, — мне, ничтожной, маленькой букашке, нужна ваша помощь. Я получила повестку из Комиссии по расследованию.
Он резко выпрямился и ударил по столу ладонью.
— Что такое? — выкрикнул он.
— Я говорю, что…
— Господи боже мой: тебе — и вдруг повестку! — Он снова откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы на слегка округлом животике. — Но почему именно тебе?! Что ты такого натворила?
— Нелепо, правда? — улыбнулась она. — Должно быть, тут произошла ошибка… перепутали имя или что-нибудь еще. Можете вы это дело прекратить, объяснить, что они ошиблись?
Она выжидательно умолкла. Но он не отвечал, а только смотрел на нее. Тогда она робко добавила:
— Заседание комиссии назначено на завтра в одиннадцать часов утра, времени осталось не так уж много.
— М-да, — сказал он, — ну ты меня и огорошила!
— Я понимаю, — почтительно и даже как-то униженно сказала она. — Я и сама не думала, что это так серьезно, пока не узнала, что у нас в Департаменте сразу насторожились. По-моему, это, конечно, глупо, но они приняли дело всерьез — мол, дискредитация учреждения и все такое.