Вашингтонская история
Шрифт:
У двери стоял часовой в военной форме; когда Фейс проходила мимо, ее обдал запах мятной жевательной резинки. В дальнем конце зала на возвышении за массивным полукруглым столом, как архангелы в судный день, восседали пять конгрессменов. Внизу, у помоста, сидели за столиком две стенографистки. Бесчисленные ряды откидных стульев были пусты. Фейс, следуя за Гаррисоном, шла по центральному проходу между стульями.
— Станьте здесь, — Гаррисон указал место как раз у середины полукруглого стола.
Фейс застыла на месте, вцепившись пальцами в сумочку из красной соломки. Гаррисон сел за свой стол неподалеку от стенографисток. Из пяти конгрессменов Фейс знала только троих — но даже, если бы на столе против каждого не было таблички с именем, она узнала бы всех по описанию Чэндлера.
В центре сидел председатель, Говард Скиннер, сухонький старичок, казавшийся особенно тщедушным за этим внушительным столом. Лицо у него было морщинистое, под глазами мешочки, а надо лбом торчали клочья седых волос. Он любовно поглаживал председательский молоточек.
Справа от него — Чонси Дайкен, демократ с Юга, негласный руководитель комиссии, ее глазная сила и самая влиятельная здесь персона. Он был настолько типичен, что мог бы служить карикатурой на самого себя: квадратная челюсть, зычный голос, сигара в углу рта. Растрепанные пряди прямых светлых волос свисали на лоб; взгляд беспокойно бегал по залу и наконец устремилея на Фейс, обшаривая ее с головы до ног. Фейс покраснела и отвела глаза.
Слева сидел Моди Винсент, молодой демократ либерального толка. У него были темные, подстриженные ежиком волосы, похожие на мех, и живые черные глаза на болезненном лице с сильно заостренным подбородком. При других обстоятельствах его можно было бы принять за молодого школьного учителя; Фейс невольно вспомнила мистера Каннингема. Моди Винсент вертел желтый карандаш, переворачивая его то одним, то другим концом вниз и медленно пропуская между большим и указательным пальцами. На лице его застыло бесстрастное загадочное выражение.
Остальные два конгрессмена — должно быть, республиканцы, подумала Фейс, — выглядели, примерно, как незадачливые провинциальные дельцы, которым средства не позволяют держать служащих и которые взялись за политику, чтобы заработать на жизнь. Вероятно, они со знанием дела обсуждают вопросы, имеющие отношение к частным предприятиям. Оба — средних лет, но вид у них изможденный.
Председатель Скиннер вдруг стукнул молоточком, словно призывая к порядку большую и шумную аудиторию.
— Мы заседаем сегодня на правах подкомиссии, — важно и нараспев провозгласил он. — Приступайте к присяге.
Гаррисон пододвинул к краю стола библию с золотым обрезом и знаком велел Фейс положить на нее руку. Та повиновалась, и Гаррисон на самых высоких нотах произнес скороговоркой:
— Клянетесь-ли-вы-говорить-правду-и-только-правду-да-поможет-вам-бог?
— Да, — дрожа, ответила Фейс.
— Ваше имя? — спросил председатель Скиннер.
Фейс удивилась, но ясным голосом ответила:
— Фейс Роблес Вэнс.
— Миссис или мисс?
— Миссис, — сказала она, все более удивляясь.
— Вы служите в Департаменте Федерального правительства в качестве секретаря одного из административных отделов?
— Да.
— Сколько времени?
— Восемь лет. Сначала я работала стенографисткой.
— За это время вы накопили достаточно сведений о правительстве?
— Я… да, пожалуй, — как всякий, кто оказался бы на моем месте.
Председатель Скиннер вперил в нее суровый взгляд.
— Но вы интересовались также и иностранными правительствами?
— Одну минутку, господин председатель, — вмешался Дайкен, — мы можем заняться этим вопросом позднее. А сейчас я хотел бы выяснить некоторые немаловажные факты, касающиеся этой молодой особы. — Голос его звучал по-южному мягко, в нем не было ни резких, ни угрожающих ноток.
— О, пожалуйста, конгрессмен, — откликнулся председатель Скиннер. — Слово за вами.
Чонси Дайкен прикусил сигару так крепко, что она торчала изо рта под углом в тридцать пять градусов. Стенографистки торопливо приготовили чистые листы бумаги, словно зная, что сейчас произойдет. Два неизвестных Фейс конгрессмена еще глубже ушли в свои кресла; один из них наклонился вперед и подпер голову руками. И только Моди Винсент сохранил на лице прежнее непроницаемое выражение.
— Скажите, — произнес Дайкен, суживая глаза, — вы атеистка?
— Собственно… я… — начала было Фейс и остановилась, вспомнив наставления Чэндлера. Этот вопрос ставится с целью создать прецедент. Чэндлер так и сказал: «По закону (даже сейчас, дрожа от волнения, она слово в слово помнила то, что он ей говорил) комиссия вправе интересоваться только такими обстоятельствами, которые имеют прямое отношение к следствию. Согласно Конституции, каждый человек может относиться к религии, как ему угодно и во что угодно верить — никаких американских стандартов веры или неверия не существует. Этот вопрос не связан с американскими или антиамериканскими убеждениями. Если вы ответите „да“ или „нет“, это вызовет другие вопросы, которые могут вас погубить, хотя вы ни в чем не виноваты!»
— Только без уверток, — грозно сказал Дайкен. — Отвечайте!
Фейс ощутила дурноту; что-то душило ее, и казалось, грудь вот-вот разорвется.
— Я… я считаю этот вопрос не относящимся к следствию, — выговорила, наконец, Фейс. — Религия — частное дело каждого. Я…
— Это неуважение к комиссии!.. — завопил Дайкен.
Фейс испугалась. Она готова была сдаться и ответить на вопрос Дайкена, но в ушах ее снова зазвучал спокойный голос Чэндлера: «Только не позволяйте запугивать себя. Они ухватятся за малейший повод, чтобы пригвоздить вас к позорному столбу. Держитесь стойко — только это их и остановит».
— Я не оказываю неуважения комиссии, — тихо произнесла она. — Я стараюсь помочь вам, чем могу. И с радостью отвечу, если ваши вопросы будут правильными.
Председатель Скиннер резко стукнул молоточком.
— Вы не имеете права делать замечания комиссии, миссис, — заявил он. — Отвечайте на вопросы с полным уважением к нам, иначе вам же будет хуже.
Наступило краткое затишье, словно перед следующим шквалом. Стенографистки застыли с поднятыми карандашами. Чонси Дайкен чиркнул спичкой и зажег потухшую сигару.