Вашингтонская история
Шрифт:
— Чего-нибудь освежающего: пожалуй, плантаторского пунша, — сказала она.
— Как всегда, — бросил официанту Бадди Брукс.
Они болтали о том о сем, ожидая, пока принесут напитки, а Фейс все думала, как лучше подойти к делу. Отец Бадди на протяжении многих лет был самым могущественным лоббиистом [10] в Вашингтоне, и Бадди шел сейчас по его стопам. «Старик», как Бадди называл отца, не являлся «представителем властей» в обычном смысле этих слов, — местом своей деятельности он избрал «Мейфлауер», там он жил и работал. Он оказывал услуги самым разным группам, так или иначе связанным
10
Лицо, «обрабатывающее» в Америке членов конгресса в пользу того или иного законопроекта.
Как-то раз, еще до замужества, она даже обедала в этом самом отеле с Бадди, его отцом, председателем палаты представителей и двумя сенаторами, возглавлявшими какие-то чрезвычайно важные комиссии. Разговор, который шел за столом, немало удивил ее. Мистер Брукс, мужчина с низким голосом и львиной гривой, рассказывал остальным нечто такое, что было просто выше понимания Фейс. «Я ведь говорил губернатору, чтобы он не подписывал законопроект, — возмущался мистер Брукс, — но этот безмозглый болван все-таки подписал! И еще заявил, что сообщит президенту о моем „вмешательстве“. Нет, вы только подумайте! И это после всего, что я для него сделал!» Один из сенаторов, поджав губы, заметил: «Н-да, в последнее время он что-то часто стал сбиваться с пути. Все на рабочих оглядывается. Думает, что без них ему не пройти на выборах». Мистер Брукс нахмурился. «Он действительно может не пройти на выборах, только дело не в рабочих, а еще кое в чем, и в одно прекрасное утро он поймет это!» — «Не терплю людей, которые вторично садятся в одно и то же кресло, — тоненьким голоском вставил председатель палаты представителей, — не терпел и не терплю». Тут они все почему-то рассмеялись и выпили.
Но вот официант принес плантаторский пунш и виски для Брукса. Фейс поспешно припала к соломинке: и почему только у нее не хватает духу задать самый простой вопрос?
— Бадди, — начала вдруг она, — у вас такая слоновья память, что вы, конечно, помните, как сказали мне однажды: «Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, дайте знать»?
— Безусловно, — сказал он, и глаза его радостно заблестели, — и вы отлично знаете, что я сделаю для вас что угодно, Фейс.
— Бадди, — продолжала она, стараясь, чтобы голос не дрожал, — вы видели на днях мою фамилию, в списке Дайкена?
— Что такое?! — воскликнул он. — Боже мой, я ничего не знал!
Его колено тотчас отодвинулось, и Фейс вздрогнула, не чувствуя его больше рядом, хотя минуту назад осталась совершенно равнодушной к его прикосновению.
— Тем не менее это так, — сказала она. — Произошло какое-то недоразумение, и я хочу выяснить в чем дело. Для этого-то вы мне и нужны.
Его лицо стало чужим и холодным.
— Так вот оно что!
— Я хочу увидеться с Моди Винсентом. Он, конечно, откажет, если я просто позвоню и попрошу принять меня. Но я вспомнила, что ведь вы почти со всеми конгрессменами на короткой ноге. Можете вы позвонить ему? — Голос ее дрожал, она ненавидела себя за то, что не может совладать с волнением, но силы ей изменили. — Для меня это страшно важно, Бадди. Вы и представить себе не можете, как важно!
— Конечно, я знаю Моди. Но…
— Послушайте, Бадди! — в отчаянии воскликнула Фейс. — Вы должны это сделать. Слышите, должны! — Она чувствовала, что теряет над собой власть, и боялась разрыдаться. Только теперь Фейс поняла, какие надежды возлагала она на эту встречу и как верила в успех. Ей казалось, что выход найден и все трудности будут позади. Она положила руку ему на локоть и уж совсем униженно взмолилась: — Бадди, я очень вас прошу!
— Хорошо, — буркнул он, — сейчас позвоню.
Он поморщился и нехотя встал из-за стола. Вскоре после его ухода заиграл оркестр, и по залу закружились пары. Фейс продолжала посасывать соломинку, не замечая, что в бокале у нее ничего нет. Время тянулось нескончаемо долго. Голова казалась пустой, мысли словно уснули.
Наконец Бадди вернулся.
— Я созвонился с ним, — сказал он. — Он просит вас зайти к нему сейчас в Капитолий. Завтра он уезжает из города.
— Чудесно! — воскликнула Фейс и с облегчением перевела дух. Только тут она заметила поджатые губы Бадди. — Послушайте, Бадди, я не очень осложнила вам жизнь? — В ее голосе чувствовалось беспокойство. Она и не подумала о том, что вмешательство в такое дело может быть чревато серьезными последствиями.
— Фейс, — начал Бадди, и имя ее прозвучало как-то особенно резко, — я ведь только устроил вам свидание и больше ничего. Я и не думал вас защищать.
Она стиснула зубы.
— А я больше ничего не ждала и не просила у вас. Я благодарна вам и за это.
Бадди отодвинул стул, давая понять, что он ее не задерживает. У нее было такое ощущение, что перед ней совершенно чужой человек.
6
Она шла, внимательно разглядывая дощечки на тяжелых дверях из темного дерева со старомодными фрамугами, пока, наконец, не нашла то, чего искала: «Моди Винсент». Она с минуту поколебалась, потом решила войти без стука. Дверь оказалась тяжелой, и Фейс с трудом открыла ее.
Секретарша, бесцветная женщина средних лет в пестром платье, ела яблоко. При виде Фейс она положила яблоко и вопросительно взглянула на нее. Секретарша явно умела оградить конгрессмена от докучливых посетителей.
— Да? — спросила она недружелюбным тоном.
— Я Фейс Вэнс. — Пожалуй, Фейс сказала это слишком громко, точно перед ней была глухая.
Секретарша сразу стала похожа на айсберг.
— Одну минуту. — И она исчезла в дверях (как всякий конгрессмен, Винсент занимал две комнаты).
«Какой здесь затхлый воздух, — подумала Фейс, — пахнет мебельным лаком. Но удивительно чисто. Должно быть, секретарша из породы неутомимых домашних хозяек; если такая не замужем, то она отводит душу в конторе. По-видимому, Моди Винсент принадлежит к тем людям, которые любят, чтобы их делами ведала пожилая женщина».
Бесцветная секретарша вернулась.
— Входите, — сказала она, но в голосе ее не было и тени приветливости.
Фейс вошла, прикрыла за собой дверь и спокойно остановилась, ожидая, пока конгрессмен, погруженный в чтение, отложит том «Британской энциклопедии». Так как на улице было пасмурно, в комнате царил полумрак, и конгрессмену пришлось повернуться к окну. Он медленно посасывал большую трубку с изогнутым мундштуком, чересчур громоздкую для его узкого лица, и, казалось, не замечал, что в комнате кто-то есть.