Вашингтонская история
Шрифт:
На следующее лето, чтобы не уезжать далеко от Вашингтона и спастись от жары, они сняли домик возле Чэзепик-Бэй, в крохотном поселке под названием Слейдс Порт — там, кроме рыбачьей пристани да склада для рыбы, почти ничего не было. В этом поселке я и родилась, на месяц раньше срока. Отец в это время был в Вашингтоне, и при матери находилась только служанка, которая оказалась отличной акушеркой.
— Ну, а свидетельство о рождении? — перебил Чэндлер.
— Отец твердо решил не записывать меня в испанское подданство, и это вызвало еще большее неудовольствие в посольстве. Меня даже не крестили — родители так и не собрались. Быть может, свидетельство о рождении все-таки есть, только
— Светловолосая девчурка, должно быть, производила неотразимое впечатление на своих испанских родственников, — улыбнулся Чэндлер.
— Когда мне исполнилось пять лет, мы вернулись в Америку — отец работал в качестве вашингтонского представителя одной фирмы, занимающейся импортом. Он купил в Джорджтауне домик в колониальном стиле, и мы совсем обосновались в Вашингтоне. Как отец любил Америку! Бывало, он зачитывался историей Америки, и от него я узнала гораздо больше, чем в школе. Он решил перейти в американское подданство и начал оформлять документы. И вдруг однажды с ним случился сердечный припадок — мне было тогда двенадцать лет, — и он умер. — Фейс помолчала и глухо добавила: — А потом и мать…
— Ну что ж, — сказал Чэндлер, — надо начать поиски, чтобы доказать, что вы — это вы. Если бы ваш отец хотел сделать вас испанской подданной, он должен был бы зарегистрировать ваше рождение через посольство. Иначе вы становитесь американской подданной. Придется просить испанское посольство проверить записи.
Фейс взглянула на него и покачала головой.
— Вы убедитесь, что имя «Роблес» там не слишком популярно. Отец родом из провинции Касерес — это единственное, что у него было общего с Франко. С ранней юности отец был республиканцем в душе. Он ненавидел испанский феодализм. Уйдя из посольства, он стал активно выступать против монархии, феодальной иерархии и фашистского движения. Иногда он получал письма с угрозами, но это еще больше подхлестывало его. Я уверена — будь он жив, он вернулся бы в Испанию, чтобы сражаться на стороне республиканцев.
— Гм-м, — произнес Чэндлер. — Ну, а ваши родственники со стороны матери?
— Уже никого не осталось. У матери не было братьев и сестер. Двоюродные сестры умерли или разъехались бог знает куда. А двоюродная сестра матери, единственная представительница рода, кроме меня, угасла в прошлом году, — она была такая древняя, высохшая старушка, что, по словам соседей, смерть ровно ничего в ней не изменила. Видите, как все получается.
— А ваши испанские дед и бабка?
— Тоже умерли.
— Значит, правительство Соединенных Штатов должно вам верить только на слово. Но нам необходимо любым способом найти хоть какой-нибудь документ — официальную запись, письменное показание, даже старое письмо, которое подтвердило бы время и место рождения Фейс Прентис Роблес. Кто знает, может, это нам и не понадобится, но все же необходимо порыскать.
Фейс улыбнулась этому выражению. Собственно говоря, деловые отношения клиентки и адвоката были нарушены только дважды: один раз его взглядом и другой — когда он взял ее руку в свои; но все же здесь он еще меньше походил на адвоката, чем в своем кабинете. Во-первых, на этот раз не было разговора о юридической стороне ее дела. Во-вторых, когда двое людей поверяют друг другу хотя бы немногие подробности своей жизни, они не могут
— Вы знаете испанский? — с любопытством спросила Фейс.
Чэндлер отрицательно покачал головой.
— То, что вы сейчас сказали, — продолжала она, — напоминает старинную испанскую поговорку: «Las palabras vuelan, los escritos quedan» [9] .
Чэндлер посмотрел на нее странным взглядом, но и только, — тотчас же, с несвойственной ему нервозностью, он постучал ножом о стакан.
— Да, сэр, вот счет, сэр, — поспешил к нему официант, хотя по лицу Чэндлера было ясно, что меньше всего он думал об этом.
9
Слова исчезают, написанное остается (исп.).
Когда они встали из-за стола, какой-то лысеющий человек, сидевший неподалеку, поспешно допил кофе и стал расплачиваться. Взгляд Фейс случайно упал на его лицо, показавшееся ей смутно знакомым, но припомнить, кто это, она не могла. Вместе с Чэндлером она вышла из сада; человек последовал за ними.
Фейс не оглянулась, но ясно слышала сзади его шаги. На улице их сразу обдало жаром от раскаленных кирпичных стен и мостовой, и она пошатнулась — а может быть, просто вино ударило ей в голову. Она внезапно почувствовала дурноту, слабость в ногах и руках и странную беспомощность — ни убежать, ни защититься от опасности…
Фейс повернулась к Чэндлеру и судорожно схватила его за рукав.
— Мистер Чэндлер, — прошептала она, — Дейн, мне страшно!..
— Не надо бояться, — ответил он.
3
Тэчер был рьяным приверженцем епископальной церкви, но весьма редко посещал службы. По воскресным утрам выполнению его религиозных обязанностей обычно мешала необходимость прийти в себя после попойки, так что он предпочитал каяться и получать отпущение грехов в соборе, куда иной раз заходил вечерком. Предпочитал он ходить в собор еще и потому, что все церемонии и обряды обставлялись там с должной пышностью. Он завидовал служкам, дружил с некоторыми из них и нередко жалел, что живет не в средние века — он бы тогда непременно был священником.
Вот почему, когда Тэчер объявил в воскресенье утром, что идет в церковь, это и удивило и не удивило Фейс. Правда, он сообщил об этом как-то смущенно; уж не боится ли он, что она вызовется его сопровождать, подумала Фейс. Неужели ему стыдно показаться с ней на людях только потому, что ее имя упомянуто в одном из этих списков, которыми прославился конгрессмен Дайкен? Она решила проверить мужа.
— Хочешь, я пойду с тобой? — спросила она.
Тэчер поморщился и машинально провел рукой по волнистым светлым волосам.
— Что ж, ты, конечно, можешь пойти со мной, если хочешь, — сказал он, — но, по правде, я на это не рассчитывал. Мне просто хочется помолиться.
«Возможно, в нем заговорила совесть и ему стало стыдно за свое вчерашнее поведение», — подумала она. Они были на вечере в египетской миссии — небольшом и очень интимном, и Тэчер напился до неприличия. Обычно на дипломатических приемах он старался вести себя скромно, но с египтянами он, видимо, решил не церемониться. А возможно, на то были и другие причины. Во всяком случае, все это было ей крайне неприятно, и она постаралась поскорее увезти его, пока он еще держался на ногах. На вечере никто словом не обмолвился о злополучном списке, но в отношении к ней появилась подчеркнутая вежливость, а друзья Тэчера держались еще официальнее, чем всегда.