Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

Петров Дмитрий Павлович

Так пел с эстрады гад-стиляга в виде куклы, создававшей образ разболтанного, извивающегося в «пляске святого Витта» Оболтуса. Номер шел по ТВ. Многие помнят куплет:

– На восток езжай, сынок, —

Предлагает папа.

– Не желаю на восток,

А хочу на Запад!

А хотеть на Запад означало быть врагом.

Старт этому глумлению был дан 10 марта 1949 года. Тогда в журнале «Крокодил» вышел фельетон Дмитрия Беляева «Стиляга». В нем нелепо одетые юнцы «отвратительно кривляются» перед хорошими ребятами. «Стилягами называют себя подобные типы на своем птичьем языке. – объясняет автор – Они, видите ли, выработали свой особый стиль в одежде, в разговорах,

в манерах. Главное в их "стиле" – не походить на обыкновенных людей. И, как видите, в подобном стремлении они доходят… до абсурда. Стиляга знаком с модами всех стран и времен, но не знает… Грибоедова. Он изучил все фоксы, танго, румбы, но Мичурина путает с Менделеевым. <…> Стиляги не живут в… нашем понятии этого слова, а порхают по поверхности жизни…»

Чтобы показать отношение «обычных людей», «наших современников» к этим «плевелам», Дмитрий Беляев завершает так: «Теперь вы знаете, что такое стиляга? – спросил сосед-студент. – Однако находятся такие девушки и парни, которые завидуют стилягам и мумочкам.

– Завидовать? Этой мерзости?! <…> Мне лично плюнуть хочется.

Мне тоже захотелось плюнуть, и я пошел в курительную комнату».

А стилягам это было, в общем-то, безразлично. До тех пор, конечно, пока не тащили в отделение. Подражая (как умели) свободолюбивому человечеству, живущему за железным занавесом, они носили свои брюки-дудки, пиджаки с невероятными плечами, оранжевые галстуки, «канадские» коки и туфли на «манной каше», напевая на мотив «Сент-Луис блюза»:

Москва, Калуга, Лос-Анжелос

Объединились в один колхоз.

Колхоз богатый – миллионер —

В колхозном мире дает пример.

Колхозный сторож Кузьмин Иван

Лабает буги под барабан,

Доярка Дуня танго поет,

Чабан Ванюша чечетку бьет.

О Сан-Луи, город больших реклам.

О Сан-Луи, город прекрасных дам…

Заметили слова, куда более крамольные, чем об отъезде на Запад, – о стремлении объединить Москву и Лос-Анжелос? Может, и правда стиляги стояли у истоков советского инакомыслия? Не исключено, что эту песенку напевал и будущий инакомыслящий, а пока просто любитель джаза Василий Аксенов. Один из них. Впрочем, сам он говорит: «Я никогда не был стилягой в гордом и демоническом смысле слова. Скорее уж я был жалким подражателем, провинциальным стиляжкой»[41]. Ну да – не мог он тягаться с завсегдатаями «Коктейль-холла» и «штатниками», одетыми в «фирму»? Глядишь, оно и хорошо. А то неизвестно, до чего бы дошло.

4

А так… В 1957 году в Питер вернулась Юлия Ароновна Менделева – бабушка Киры Менделевой, студентки иняза. Ее отца – красного генерала Лайоша (Людвига) Гавро[42] расстреляли в ежовщину. Юлия Ароновна, большевик с 1905 года и директор Педиатрического института, села в 49-м. Но вышла, получила дачу в Пенатах и зажила там с красавицей-внучкой, чьи невиданно пушистые волосы будили интерес окрестных мужчин и зависть дам. На вопрос о ее имени отвечала: это в честь Кирова. Но молчала о романе мамы-студентки и красного вождя. Кира родилась через два дня после его смерти…

И вот в Пенатах бабуля за книгой, а внучка в санатории «Сталинец» танцует с красивым юным врачом. В творческий поселок является неуемная дева-романтика. И вот уже – «в лунном саду хочу я, в лунном саду хочу я мечтать о любви, о любви с тобо-о-ой!»… Василий под окном. В окне Кира. Что их разделяет? Два метра? Рама? Вздор. Вперед! На штурм! И… в проеме является лицо серьезной дамы в ночной рубахе. В руке – свеча. Взгляд суров. Речь внятна: «Коллега! Как это

понимать? Я пожалуюсь вашему директору!»

Директор? Прочь директора! Что им директор, если романтика связала юные сердца? И вновь «ах, зачем эта ночь так была хороша!», и смех, и вздохи, и стихи…

Твои глаза напоминают пруд!

В котором навсегда остался черный лебедь.

Твои глаза лукавят, но не лгут!

Сейчас они грустны, сейчас они на небе…

Так допивай вино и доедай бифштекс!

И поскорей, мой друг, на землю опускайся!

Там, где лягушки нам поют бре-ке-ке-ке-кс;

И я в тиши ночной всем этим песням внемлю…

– Это чье? – наивно спрашивает Кира. Он глядит победно и нежно.

В 1957 году они расписались. И умчались в Москву. Там – фестиваль молодежи и студентов. Танцы перед МГУ на Ленинских горах. Танцы на «квадрате» у Юрия Долгорукого. Танцы в парке Горького. Козлов играет на саксе в коллективе англичан. Спокойно проходит на эстраду, дружинники думают – иностранец. Гитары, тюрбаны, сомбрерос, мучачос, амигос средь юной Москвы. О, как она прекрасна, если глянуть с высотки на Котельнической набережной…

Аксенов работает в туберкулезном диспансере во Фрязине. Днем делает пневмотораксы, ночью пишет прозу. На восьми метрах в коммуналке (бывшие номера «Париж», Метростроевская, 6). На тридцать комнаток – всего одна уборная (Высоцкий и Аксенов хорошо понимали друг друга). Кругом персонажи. Вот бывший царский офицер в белых перчатках выносит горшок за своей вечной дамой. Она – мушки, пудра, парик, жеманная поза, конец, прощайте…

Какие типы! Аксенов идет по редакциям. Говорят, общается с Эренбургом. Безрезультатно. Пишет еще. Ходит еще. Ответа нет. И тут Кира вспоминает о родственнике – публицисте Владимире Померанцеве, авторе нашумевшей статьи «Об искренности в литературе». Василий – к нему. Тот – читать. Прочел. И отнес его рассказы Валентину Катаеву – мэтру и главреду журнала «Юность». Тот сказал: «Мне ясно. Он – писатель, умеет видеть, умеет блестяще выражать увиденное. Перечитайте одну эту фразу, она говорит о многом: "Стоячая вода канала похожа на запыленную крышку рояля"[43]. Сдавайте в набор»[44].

ОТЗВУКИ

«СЕНТИМЕНТАЛЬНОГО ПУТЕШЕСТВИЯ»

Авторская импровизация на заданную тему

1937–1945, Москва

Студент-архитектор Кузя Лорен почти сполз по стенке. Почти наложил в штаны. Совсем (почти) охренел.

В отдел.

Вызывают в отдел.

Неужели – всё? Как это – всё? В каком смысле – всё?

Может, просто так?

Ну да, милый – так? В отделже зовут – не в кабак.

Так что клади карандаш на верстак.

Ватман оставь. Про книжки забудь. Им, конечно же, всё известно. Но еще больше – им интересно. Ну, пока, ребята. Ага, Кузя, будь. И никуда не сиганешь – за большим стеклянным окном – площадь, люди и дождь. На стене над доскою – вождь. Вокруг толпа равнодушных рож.

Все сильно заняты – целеустремленно изображают натурщицу Раю. И зачем я так напился на Первомае? Кто велел лезть с разговорами к Сашке? Короче, иду, во всем признаюсь, получаю по ряшке… Во всем, во всем признаюсь! Надо ж – попал по этой херне питейной. Ну и что, что молодой. Молодой – так ведь и партейный. И сам не заметишь, как склеют дело. И все ж таки, дорогие товарищи, а што я такое сделал?