Василий Блюхер. Книга 1
Шрифт:
— Что он думает дальше делать? — спросил Цвиллинг.
Елькину не пришлось ответить, в кабинет вошел Блюхер и весело поздоровался:
— Кажется, речь обо мне? — Он сел в кресло, провел рукой по коротко остриженным волосам. — Дутов, к сожалению, улизнул, но дутовщина осталась. Сейчас матросы задержали бывшего тургайского губернатора генерала Эверсмана. Старая кляча! Но из него можно выжать немало сведений. На допросе у Павлова он рассказал много интересного. В Екатеринбурге контрреволюция вспыхивает то в одном месте, то в другом. Это вполне понятно. Ведь в самом городе сидит вся романовская семейка, и всякие мазурики норовят
Елькин готов был обнять Блюхера.
— Это правильное решение. Что ты скажешь, Цвиллинг?
— Я такого же мнения.
На другой день на Чернореченской площади был выстроен екатеринбургский отряд.
За ночь мягкий снежок опушил стволы городских деревьев и кустов, а сейчас яркое солнце, поднявшись в небе, блестело на золотых куполах собора. Бесшумно взмахивая крыльями, перелетали с дерева на дерево вороны и галки, и тогда невесомый снежок мохнатыми комьями осыпался вниз.
Бойцы в стеганках, изношенных шинелях и пальто, с хлопающими шапками-ушанками постукивали каблуками худых сапог и ботинок. Много бородачей, хотя лица молодые. У всех винтовки, пулеметные ленты, сабли, револьверы. На левом фланге конники, на повозках сбруя, мешки с продовольствием, а позади две пушчонки. Впереди бойцов в непомерно большой папахе, которую поддерживают оттопыренные уши, стоит командир отряда Ермаков.
Все ждут начала.
Вот появились Цвиллинг, Блюхер, Елькин, Павлов, Андреев. Цвиллинг проворно взошел на помост, огороженный перилами, и заговорил. Речь его, хотя и плавная, длилась бесконечно долго. Поеживаясь от холода, бойцы терпеливо слушали, а комиссар Малышев откровенно сказал Ермакову:
— Пошла писать губерния…
После Цвиллинга выступил Блюхер. Он начал сочувствующе:
— Не замерзли, ребята?
В отряде раздался смех и чей-то голос:
— Видать, сознательный.
— Я, рабочий человек, не больно-то речист. Скажу только несколько слов. Спасибо вам за помощь! Спасибо Ермакову и Малышеву, спасибо комиссарам, спасибо вам всем! Езжайте домой, но порох держите сухим. Гидру контрреволюции нужно уничтожить без остатка. Да здравствует власть Советов и Владимир Ильич Ленин!
Бойцы дружно гаркнули:
— Ура-а!
Блюхер выждал и добавил:
— Товарищ Ермаков, командуйте отрядом!
— Вот это здорово! — донесся до многих чей-то голос. — Коротко и ясно.
Блюхер сошел с помоста и стал прощаться со всеми за руку. Ермаков шел рядом с главкомом, он знал всех в лицо и докладывал:
— Шадринский, ирбитский, из Ревды, камышловский, наш — екатеринбургский…
Отряд двинулся. Кто-то запел на мотив «Марсельезы», и по площади прокатились бодрящие слова:
Мы пожара всемирного пламя, Молот, сбивший оковы с раба. Коммунизм — наше красное знамя, И священный наш лозунг — борьба.Впереди шел знаменосец, держа за древко кумачовый флаг, развевавшийся над головами бойцов. Они оборачивались, махали руками, ушанками, надетыми на штыки винтовок, и задорно пели.
Спустя неделю в вагоны погрузились елькинский отряд и сотня Шарапова. Старый казак прохаживался по платформе, часто подкручивая усы. Казалось, что он сбросил два десятка лет и помолодел.
Проводить их собрался весь Ревком. И снова речи, и нестройная музыка духового оркестра, который успел сколотить Павлов, и дружеские пожатия. Прощаясь с Блюхером, Павлов раскаянно просил:
— Не сердишься больше на меня, Василий Константинович? Ведь спорили мы с тобой.
— Спорщик лучше потакалы. А матросам передай мой горячий привет!
Подошел Балодис и, улучив подходящую минуту, протянул мичману руку.
— Ты что ж в отряд не возвращаешься? — спросил Павлов.
— Рад бы, да главком не пускает, — схитрил Янис и тут же испугался своих слов: «А вдруг Блюхер прикажет вернуться».
— Не пущу его, — вступился за него Кошкин. — Он нам в Челябе пригодится.
Прощание затянулось бы надолго, но Блюхер подмигнул Балодису и шепнул:
— Скажи дежурному, чтоб отшвартовал эшелон.
Поезд тронулся. Из вагонов, где находились шараповские казаки, доносились песни под звуки гармошки.
К Сашке Почивалову подсел заросший арестованный в хорошо сшитом военном костюме.
— Второй день к тебе присматриваюсь, есаул. Никак, Почивалов, адъютант наказного атамана?
— Хучь бы так.
— Не так, а факт. Узнаешь меня?
Почивалов, не глядя на соседа, ответил:
— Нет!
— Скоро запамятовал. Я хорунжий Енборисов, частенько заходил к полковнику Сукину перекинуться в картишки… Они меня и погубили. Мы в ту ночь играли… Атаману, видать, удалось бежать, да и Сукину тоже. А я…
Енборисов не договорил и с досады поник головой, на которой курчавились каштановые волосы. Сашка пристально смотрел на него, все отчетливее вспоминая красивого офицера, всегда одетого с иголочки. Он даже однажды подумал: «Был бы я такой — Надежда Илларионовна не выпустила бы меня из рук». А сейчас его трудно было узнать: лицо заросло щетиной, глаза глубоко впали, нос заострился.
— Не миновать штаба Духонина как пить дать, — тихо произнес хорунжий.
Эти слова произвели на Сашку тягостное впечатление. Ему так хотелось жить, ведь он еще молод и мало успел повидать. «Может быть, мне бы и удалось скрыться, если бы я не возвратился к этой… Впрочем, все дело случая и счастья. Не пришел бы матрос — я бы спокойно там переждал, пока красных снова не вышибли из города. И долго я здесь буду томиться? Допросили всего раз — и всё. Вот придут сюда на днях и всех приставят к стенке». От этих мыслей Сашке стало еще тяжелей, и он невольно застонал.
— Молчи, щенок! — Енборисов ладонью зажал ему рот. — Я тебя спасу.
Сашка мгновенно пришел в себя. Ему показалось, что он сам произнес эти слова, и уставился на Енборисова.
— Спасу, — повторил Енборисов, — но уж потом, когда вернется атаман, ты мне служить будешь.
— Полжизни отдам! — Сашка болезненно воспаленными глазами посмотрел на хорунжего, искренне веря тому, что тот его спасет.
Енборисов полулежал на соломе, подперев рукой голову. Глазами поманил к себе Сашку, и тот приполз.