Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
— Может, водяной его и утащит в свое царство. Пущай царствует там, — засмеялся Шакловитый.
— Дай-то Бог, — произнесла Софья и перекрестилась. — Ну, не медли, давай выговаривай.
Федор поднес к глазам бумагу и стал читать заклятие. Софья ежилась.
— Ну, а теперь ты, госпожа моя.
— Может, хватит на нынешний-то день, может, отнести назавтра, — сказала Софья и перекрестилась сызнова.
— А чего назавтра? Завтра бабка иное принесет.
Царевна все медлила. Видно, заговорные
— Очень уж ты робко, — сказал Федор. — Такое слово не достигнет. Надобно его пущать со страстью.
— Ничего такого бабка Акулька не наказывала, — возразила царевна.
— То само собою разумеется, — отрезал Федор. В это время во двор въехала карета цугом. Впереди бежали два скорохода, позади гарцевала конная свита.
— Князинька! — радостно воскликнула Софья. — Князинька едет! Вот уж кто подскажет, каково надо произносить.
— Мне ты так не радуешься, — ревниво произнес Федор.
— А ты разве меряешь радости мои? — усмехнулась царевна. — Равно я вам рада, оба вы мои радетели. Обоих равно люблю.
— Так быть не должно. Любить надобно одного, — сердито выдавил Федор.
— Каково живете? — спросил князь Василий, входя.
— Вот, на ветер заговорные слова пущаем, — быстро проговорил Шакловитый.
Князь подошел к Софьиной руке, приложился к ней и при этом заметил:
— Пустое это занятие, сколь раз сказывал тебе, государыня.
— А коли ничего иного нету, как быть?
— Столь много раз толковал: надобно замириться. Неужто выя у тебя закостенела, не гнется?
— Не гнется! — буркнула царевна.
— Вот и жди разворота Петрушкиного. Он никого из нас по твоей прихоти не помилует.
— Не угомонюсь, прежде чем не испробую все по черной магии, — упрямо повторяла царевна. — Вот ты, князинька, посулил книгу Гермесову, где по науке можно порчу наслать.
— Писано там такое, верно. Но сам Трисмегист указывает, что ничего такого не испробовал, все с чужих слов.
— Великий, сказывал ты, ученый, стало быть, с людьми таковой же учености и вожжался, — резонно указала Софья.
— Надо думать, — нехотя согласился князь. — Но и великие бывают доверчивы. Сам же Гермес указывает, что всякое знание дается опытом.
— Народ приметчив, — заметила Софья. — Без опыта да нужды ничего не выдумает.
— Востра ты, матушка, давно подметил: за словом в карман не лезешь, — ухмыльнулся князь.
— А как с вами иначе? Не возразишь да не переспоришь — задавите.
— Наше дело давить вашу сестру, — вмешался Федор. — Однако любовно.
— Да уж, на это вы мастеровиты. Так ты, князинька, привези ту книгу Гермесову. Давненько обещался.
— Все за посольскими делами забываю, государыня.
С теми словам попрощался и вышел. А вечером посольский дьяк привез Софье обещанную Гермесову книгу, пухлый том на латинском языке.
— Э, нет, — огорчилась царевна. — Сия грамота не по мне. Будто князь Василий не ведает, что я латынщине не учена. Проси князя приехать да растолковать, что здесь писано.
— Князь с послами занят, государыня царевна. Наказ твой передам слово в слово, — пообещал дьяк.
Разумеется, передал. Князь не был ослушником — приехал. Не к полюбовнице — к правительнице.
— Давай разбираться, — попросила царевна. — Найди подходящее для порчи.
Князь долго листал фолиант, бормоча под нос: моча, кал, ногти, слюна, сопли, платок, чулок, рукавица… Вот, кажись, подходит. Купить бычье сердце непременно в субботу и, взяв его, пойти в пустынное место, вырыть там глубокую яму, устлать ее слоем негашеной извести и на нее положить сердце…
— А где эту известь берут? — осведомилась царевна.
— Я тебе добуду, — усмехнулся князь. — Выжигают ее у нас в Мячкове селе. Чту далее: колоть его, сердце то бишь, острым ножом, приговаривая: «Вот тебе, Петр, нож в сердце, умри, как сей бык умер под ножом». И так несколько раз. А потом возвратиться молча, ни с кем не заговаривая весь день.
— Как же это можно — весь день молчать? — удивилась царевна.
— А ты накажи слугам своим и сестрицам, чтобы тебя не тревожили. Тут указано, что таково с сердцем надобно поступить не единый раз. И каждый раз поутру, непременно натощак.
— Ох, грехи мои тяжкие, — расстроенно проговорила царевна. — Тяжко мне все это. Прикажу купить бычьих сердец да положить их в ледник… А не указано там: непременно самой копать да колоть?
— Самой, госпожа моя, самой.
— Ладно. Поищи что-нибудь попроще.
Князь продолжал листать книгу, бормоча себе под нос.
— Может, вот это испробовать, — нерешительно произнес он, — вот, слушай-ка: до восхода солнца одним ударом ножа срезать ветку орешника, притом непременно совсем молодого, без плодов, и до которого никто не касался…
— Поди знай, касался кто, либо нет, — прервала его царевна. — Неизвестно то. Ну да ладно, чти далее.
— Срезать, стало быть, с приговором: «Срезал тебя, ветка нынешнего лета, как срезал бы Петра, смерти коего ищу!» А возвратясь, расстелить новую скатерть на новой столешнице и сказать три раза. Тут по-латински, но, наверно, можно и по-русски: «Во имя отца и сына и Святого Духа и силою Дроха, Мирроха, Эсенарота, Бету, Бароха, Маарота…»
— Фу ты, Господи, — и Софья суеверно перекрестилась. — Это кто ж такие? Имена все нечистые, иудейские.