Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
— Пусть выйдет сам патриарх! — требовала толпа. Но патриарх струсил и бояре вместе с ним. И тогда Софья объявила вслух:
— Да будет воля Господня! Не оставлю я святейшего патриарха, сама выйду к ним.
Вышла. И объявила:
— Зазорно на площади вести разговор о священном. Пусть Никита и его главные сторонники взойдут в Грановитую палату. Там буду я, будет и патриарх, будут игумены монастырей. Позову и цариц.
Софью пугали: стрельцы-де рассвирепели, средь них большинство держится старой веры, глядишь, и повторится побоище, как давеча.
Но царевна объявила:
— Не боюсь! Я за святую церковь готова кровь свою
Подивились все таковой отваге. Но царевна и далее задавал тон. Когда в Грановитой палате появилась она, вслед пожаловали царица Наталья Кирилловна и царевны Татьяна Михайловна и Марья Алексеевна. И только тогда патриарх со слезами на глазах, дрожащий, в окружении восьми митрополитов и четырех архиепископов, осмелился явиться туда. Софья уселась на царском троне! И ничего. Никто не возроптал. Разгорелся диспут.
Патриарх стал было укорять раскольников, что они осмелились вломиться в царские палаты, мешаться в церковные дела, судить архипастырей. Его поддержал холмогорский архиепископ Афанасий. Никита Пустосвят взъярился и замахнулся было на него, как вдруг Софья вскочила и закричала:
— Глядите, православные, смерд архиерея убивает. Без нас бы он его беспременно погубил бы! — И яростно напустилась на Никиту: — Клятвопреступник, убивец, злодей! Помнишь ли, как в присутствии батюшки нашего царя Алексея, святейшего патриарха и всего священного собора ты поклялся великою клятвою отступиться от своих заблуждений и принес повинную. Помнишь ли?!
Не таков был Никита, чтобы заробеть. Но тут он смутился и отвечал царевне, что помнит. А Софья продолжала:
— Судите его, православные: подобает ли ему после этого казаться нам на глаза?!
Никита стал было оправдываться: де еретики и отступники замутили очи благоверного царя Алексея Михайловича. Но и тут Софья нашлась:
— Стало быть, и батюшка наш, и брат царь Федор были еретики? Можно ли такое стерпеть?! Выходит, по Никите, цари не цари, патриархи не патриархи, архиерей не архиерей. Мы таковой брани не желаем слышать. Сестры, собирайтесь, мы пойдем вон из царства, к христианским королям. Они почитают святую веру и своих собратий — монархов.
Начался ропот. Как-де можно из царства идти, статочное ли это дело. И тут неожиданно кто-то в толпе взвизгнул:
— И давно пора тебе, государыня царевна, не к королям, а в монастырь идти. Не женское это дело в святые дела мешаться. Да и не тебе на царском троне сидеть!
Софья прослезилась:
— Слышите, что про вашу радетельницу орут? — обратилась она к стрельцам. — И как вы это терпите в царских чертогах.
Эти слова поворотили толпу. Она повалила прочь из палаты. А царевна подозвала верных ей стрельцов и повела их в царские погреба, где напоила допьяна. И при этом твердила:
— Можно ль променять нас на каких-то смутьянов? Погубите и себя, и все Российское государство.
То кнутом, то пряником помавала царевна Софья, обнаруживая поразительную находчивость в самые крутые минуты. А когда ей принесли подметное письмо, в котором князь Хованский обвинялся в том, что хочет погубить все царское семейство и ее самое, Софью, заодно и самому с сыном сесть на царство, царевна не стала разбираться, истинно оно или ложно, а побудила всю царствующую фамилию переехать в монастырь, под защиту его стен, одновременно приказав разослать грамоты ко всем земским людям с призывом готовить ополчение. Тут-то ей пригодился и раскольничий бунт, и угрозы Никиты, и измена
Две силы укоренились в царевне: сила любви и сила ненависти. И князь Василий уже перестал понимать, какая из них берет верх. Она, несомненно, любила его любовью искренней, горячей, даже переросшей в страсть. Но он нередко задавал себе вопрос: преданно ли? Или к этой любви примешивался расчет? Она делала ставку на стрельцов, объявила их надворною пехотой, своей опорой. Но после казни Хованских открестилась от них. Выборным от них Софья решительно объявила — она со всем двором отсиживалась тогда за неприступными стенами Троице-Сергиевского монастыря, обороной которого командовал он, князь Василий, — что ежели кто вздумает наперед хвалить дела стрельцов, тот будет предан смерти. Более того: заставила поднести ей повинную грамоту, в коей, в частности, было сказано, что ежели кому-то из них вздумается промеж себя хвалить прежние дела стрельцов и о том не будет донесено, тот тоже будет подвергнут казни.
Но сила ненависти к Петру, к Нарышкиным ослепила ее. Ослепили ее и семь лет правления, прозвание великой государыни, монета с титулованием, царский выезд, земные поклоны. Ослепила власть. Власть стала величайшим искушением. Ради власти она готова была терпеть все напасти. На пути к ней стоял Петрушка. Его следовало уничтожить. Как? Поначалу изводом.
Софья стала помаленьку искушать преданного ей Федора Шакловитого. Того же ослепила страсть к ней, и он уловил ее сокровенное желание. И с мужицкой прямотою взялся его исполнить.
Федор сколотил возле себя кружок преданных ему стрельцов.
Тут надо сказать, что стрельцы, а потом надворная пехота исстари пользовались многими привилегиями и отличиями. Явленные еще в 1552 году во времена Ивана Грозного при взятии Казани, они вскоре стали привилегированным войском. На Москве обычно бывало до двух десятков стрелецких полков по 880–1000 человек в каждом. Один из них именовался Стремянным и составлял почетную стражу царя. За свою службу они наделялись деньгами, хлебом, солью и сукном на платье. На вооружении у стрельца была пищаль, сабля и бердыши, одеты они были однообразно — в длиннополый нарядный подпоясанный кафтан, бархатную шапку с собольей опушкой и сафьянные сапоги. Особенно жаловал их царь Алексей Михайлович — при нем наряд стрельцов стал еще пышней, а вольности еще свободней: они могли держать лавки, заниматься ремеслами и торговлей.
И вот Шакловитый стал наущать своих верных: коли царь Петр с Нарышкиным возьмет силу, придет конец стрельцам и их вольностям, их заменят потешные, а стрельцы будут сосланы в окраинные города, в Сибирь, а то и подалее.
— Судите сами, братия, хорошо ли нам будет? Всем: и мне, и некоторым боярам, которые за нас стоят.
— А что делать-то? — спросил Михайла Петров.
— Смекайте сами, — отвечал Шакловитый. — У нас с вами одна радетельница и защитница — благоверная царевна Софья Алексеевна. Коли она заняла бы престол, жить бы нам — не тужить. А царь Петр устроит нам перевод. Мотайте на ус…