Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
Истово прикладывалась к руке старца, не ведая того, что он и сам хотел податься к Троице, потому что опасался нового бунта стрельцов. И еще потому, что был тайным сторонником Петра, Нарышкиных. Он был хитер, патриарх Иоаким. Он понимал, что царевне недолго править, что она самозвано заняла свое место. И как самозванка должна быть устранена.
А Софья, довольная, отправилась к себе. Она почему-то уверилась, что патриарх — самый надежный ходатай, что он непременно уломает царя Петрушку, упрямого и несговорчивого, воротиться в Преображенское. А там его легче будет достать. Уж в следующий раз она сама возьмется за дело и промашки не допустит…
Тем временем бояре Троекуров и Прозоровский возвратились в Москву. И
— Благоверный государь царь Петр Алексеевич в согласии с матерью своею, благоверной царицей Натальей Кирилловной, велели объявить тебе, государыня царевна, что согласия меж вас быть не может. А причиною тому-де, что ты, государыня, властью ныне владеешь противу закона православного государства. И пора тебе, государыня, братьям твоим власть отдать, потому как они вошли в возраст. А тебе, государыня, велено возвернуться в терем и жить там, как незамужним царевнам жить подобает: в благочестии и тишине.
— Да вы что — рехнулись?! — накинулась на них Софья. — Как посмели вы с такою речью ко вше соваться? Подите прочь!
Бояре, пятясь и бия поклоны, вышли вон. Софья залилась слезами.
— Все, все противу меня! — бормотала она. — К кому кинуться? Куда пойти? Нешто я виновата… А может, и впрямь уйти от власти с ее жестокостью, предательством, волнениями… Может, не в терем вернуться, а в монастырь. В тихую келейку. Подале от мирской суеты с ее соблазнами.
Но тотчас одернула себя. Да что я, спятила! Все они только и ждут от меня отречения. Ни за что!
Ни за что!
Глава одиннадцатая
А кто взаперти?
Не Москва государю указ, государь Москве.
Бог — батька, государь — дядька.
У царя руки долги, досягнут до Оби и до Волги.
Не страшна огню клюка, ровно пекарю мука.
Свидетели
…чрез те интриги дошло до того, что …царь Петр Алексеевич понужден был в ночи из Преображенскаго месяца майя уйти в Троице-Сергиев монастырь верхом… А мать его, царица Наталья Кирилловна, со всем двором той же ночи бегом понуждена быть последовать Туда же. И в шесть часов скорым походом в тот монастырь пришли. Той же ночи помянутые полки потешные или гвардия туда последовали, также полк Стрелецкой Сухарев, которой тогда же в Преображенском гвардию имел, туда прибыл также. И многия бояры и другие чины, принадлежащие к тому двору, туда прибыли и со всеми оными его царское величество Петр Алексеевич будто, почитай, в том монастыре в осаду сел. И ворота были несколько дней заперты, и пушки на стенах в готовности, и вся гвардия по ночам была в ружье на стене, ожидая приходу с полками стрелецкими царевны Софии Алексеевны.
Теперь будем объявлять, для чего оной поход учинился внезапной? Для того, что царевна София Алексеевна, собрав той ночи полки стрелецкие некоторыя в Кремле, с которыми хотела послать Щегловитаго в Преображенское, дабы оное шато (замок) зажечь и царя Петра Алексеевича и мать его убить, и весь двор побить и себя деклеровать на царство. И о том собрании стрельцы главные полку Стремяннаго в Преображенское приехав, царю Петру Алексеевичу объявили. И по тому доношению оной поход того ж часу внезапной учинился.
И по приходе в Троицкой монастырь отправил от двора своего одного к брату своему царю Иоанну Алексеевичу с объявлением той притчины, для чего он принужден ретироваться, объявя при том все злые умыслы сестры его царевны Софии, противу его, и прося его о содержании братской дружбы, и дабы сестру его, царевну Софию, от двора отлучать и правления государства отнять, и ретироваться бы ей в монастырь. А без того не может придти к Москве в свою резиденцию и будет вынужден искать способ к своему обнадеживанию вооруженной рукою.
Переполох затронул не только Москву. Достиг он и тихих, покойных углов, каково было село Измайлово — царская обитель. Весна была в самом разгаре, и в Измайлове все цвело. И такая тихая благость была разлита в воздухе, что хотелось возносить Всевышнему хвалы за то, что устроил таковой мир.
Остро благоухали сирень и черемуха, сзывая к себе пчел, шмелей, бабочек и другую мелкоту. А стоило сумеркам сгуститься, как все пространство захватывали соловьи. И измайловские сады становились их владениями. Хоры, хоры соловьев славили весну. Пернатые певцы словно бы хотели превзойти друг друга в своем усердии. И тогда царица Прасковья приказывала растворить настежь все окна, дабы не было никаких преград этому благорастворению воздухов.
В такой вот благостный день явился от царя Петра гонец из Троицы.
— От государя к государю Иоанну, — объявил он, когда его поставили перед лицом царицы Прасковьи.
— Давай сюда, — потребовала она.
— Не велено, государыня царица. Приказано отдать в благочестивые руки великого государя и никому более.
— Великий государь на молитве, — не показывая вида, что рассердилась, отвечала царица, окруженная многочисленными мамками и комнатными девицами… Все они были заняты — одни вязали, другие пряли, третьи вышивали… — Коли так, то придется тебе обождать. Ступай в сени, — велела царица.
— Прикажи, великая государыня, покормить меня, — взмолился гонец, — цельный день не емши.
— Вот выйдет государь с молебствия, он тя и накормит, — мстительно произнесла Прасковья. И отвернулась.
Обидно было ей, царице, что от нее таят нечто. Она втайне завидовала царице Евдокии, супруге царя Петра. Экой здоровяк, этот Петруша. Смаху заделал Дуньке сыночка. Небось каждый вечер старается, ублажает ее всяко и в постелю тащит. Не един раз отмахает. Глядела на нее надысь — с лица спала. Ясное дело, не от хвори, а от любострастия.
Не знала царица, что царь Петруша давно уж не спит со своею Дуней, а облюбовал себе немку Анну Монсову на Кокуе. И с нею забавляется. А царица Евдокия льет слезы горючие в своей светлице, тщетно своего венценосного супруга дожидаючи.
«Вот бы мне такого, как Петруша, — размечталась она. — Чтобы не слезал с меня день-ночь. Не то что мой: немощный да увечный, раз в неделю на меня залазит, а потом два дни охает: перемахался-де нету мочи, все брюхо изболелось. Надо бы спросить Дуньку-то, каково ей сладко, да пожалиться».
Царя Ивана пришлось ждать долгонько. Он был великий молитвенник и большую часть дня проводил в моленной либо в храме, благо святые места были рядом. Бил поклоны пред иконами, стоя на коленях, а порою и разметавшись пластом. О чем просил он Господа и его святых угодников? О даровании исцеления, прежде всего. Все в нем ныло и болело, с малолетства страдал он безвинно, только по вышней воле. За греха родительские ли? Нет, вовсе нет, безгрешен был царь Алексей, столь же истовый молитвенник, сколь и его недужные, рано покинувшие одр сыновья, безгрешна была и матушка, кою рано Бог прибрал. За что же испытывал он столь великие страдания? Впору была бы разгневаться, ополчиться на Божий промысел.
Но смирен бы царь Иван, рабски покорен року. Не то, что его братец от Нарышкиной — Петруша. Тот роптал, дерзил, а порою и богохульствовал. Курил табак, мерзкое растение, возросшее из лона великой блудницы Иезавели, пил вино и водку, блудил с немкою…
Нет, Господь был к нему, Ивану, несправедлив. И Иван начинал смутно это понимать. Но тяжко давалось ему это понимание. Худо мыслила его голова, больная, как и все тело. Для того чтобы глянуть на мир, на светлые лики святых, ему надобно было поднять веки. А они не слушались, приходилось преодолевать острую боль, прежде чем открывалось зрение.