Василий I. Книга первая
Шрифт:
Когда ладьи, на которых прибыл Пимин со своей свитой, причаливались к притопленным водой мосткам, из города прискакал один из постоянных, приставленных к Василию охранников. Неизвестно, с какой целью и по чьему заданию примчался он, однако сделал вид, будто ради того только торопился, чтобы сообщить:
— Люди, которые делают избы одним топором, — он плохо знал русский язык и забыл, очевидно, слова «плотник» и «столяр», — закончили вашинскую мечеть (и слова «церковь» в памяти не удержал).
В отличие от того татарина, что интересовался смыслом икон и храмов, этот, с лицом, поклеванным оспой, был глупый и злой. Если не мог придраться
Пимин сошел на берег походкой величественной, царской, на груди нес митрополичий крест — с драгоценными каменьями и на золотой цепи — и оделся очень пышно, однако на лике его не было небесного отсвета, какой был у Алексия, Сергия Радонежского, Киприана. Было у Пимина лицо обыкновенного мужика с печатью мирских грехов. И взор был не светел — мутный, стоячий взгляд.
Василий сразу же отказался от мысли просить его взять с собой, решил обратиться к бывшему в митрополичьей свите ростовскому игумену Авраамию, который казался ему добрым, милосердным.
Отстояли обедню в новой, пахнувшей еще стружками церкви. Не часовня — церковь все же, храм Божий, но обыденка и есть обыденка, какой с нее спрос: основой служила клеть — обыкновенная русская изба, только холодная, без печи, с востока прирублена апсида алтаря, с запада — сруб трапезы, вся церковь поставлена на подклеть и обнесена террасой. Протодьякон невнятно бубнил молитву, Василий не вслушивался в слова, думал о своем. Когда пропели многая лета, то епископ Савва первым помянул не московского великого князя, как повелел в свое время Киприан, а царя ордынского, и Пимин не сделал Савве замечания, значит, согласен был с таким порядком, а может быть, даже и сам его установил. Помнится, отца упрекали за то, что сослал Пимина в Чухлому, а всех его думцев и советников — виновников его незаконного поставления в митрополиты — велел развести по разным местам и посажать в железа, говорили, что это ошибка великого князя. Что ж, если ошибся отец тогда, то еще большую ошибку совершил, когда выпустил Пимина из заточения, — Василий с трудом уж мог скрывать свою неприязнь к Пимину и решил про себя, что лучше век будет сидеть в Сарае, чем обратится за помощью к этому самозваному митрополиту, а если — Бог даст! — Василий станет когда-нибудь великим князем… Тут, поймав себя на том, что слишком далеко в чаяниях убрел, Василий смущенно кашлянул, оглянулся, словно бы опасался быть подслушанным в тайных своих мыслях, и увидел в проходе своего охранника. Странное дело: на лице его — впервые за все время! — была улыбка, он даже подмигнул Василию заговорщически, вроде бы поманил из церкви.
Василий осторожно сделал несколько шагов назад и так, отступая задом наперед, незаметно выбрался из храма. Охранник перешел уже в это время через дорогу и, остановившись возле торгового лотка, ждал его. Василий медленно, раздумывая и колеблясь, направился к нему.
Охранник опять — да, может, это и не он, а лишь похожий на него? — осклабился в доброжелательной улыбке. А когда Василий был уже в двух-трех шагах от него, сказал быстро и на очень хорошем русском языке:
— Ваш главный колдун завтра пойдет на прием к Тохтамышу. Тем временем тебе, великий княжич, надобно встретиться с послом великого хана всей империи Аксак-Тимура. Он ждет тебя в юрте, что стоит в двух верстах от Солодовской слободы на берегу Подстенного ерика. Ночью я буду сторожить тебя, а утром отведу к послу, у которого очень важное к тебе дело, очень важное.
Он подчеркнул эти два слова повторением их и особым нажимом голоса, в третий раз за один нынешний день показал в улыбке свои белые ровные зубы и, легко вспорхнув на коня, помчался через базарную площадь. Пахнуло конским потом, политой мочой землей, кислой овчиной и нечистотой никогда не мытого человеческого тела — басурманин он и есть басурманин.
Василий встал болваном на росстани: куда двинуться?
Мимо два ордынских стражника волокли какого-то преступника. Тот отчаянно упирался, предчувствуя, видно, суровую кару.
Василий уж привык к тому, что татары, не доверяя самим себе, отдают человеческие судьбы на пути провидения: либо каленым железом испытывают — сильно ли у обвиняемого кожа будет палиться, либо бросают в глубокий водоем и смотрят, утащат ли грехи на дно.
Понимая слишком хорошо, что ему самому надлежит принять решение, Василий тем не менее тоже не нашел в себе сил сделать это и возложил свою участь на волю жребия: если Пимин согласится взять с собой — завтра никуда не ходить; откажется митрополит вызволить из плена — встретиться с таинственным послом Аксак-Тимура, как бы ни было страшно отважиться на это.
Кончилось богослужение, епископ повел всех к себе домой на торжественную трапезу. Василий набрался духу, остановил митрополита:
— Святитель Пимин! Скажи завтра Тохтамышу, что я еду с тобой.
Пимин округлил в ужасе глаза, наложил на Василия святой крест двуперстно сложенной благословляющей десницей:
— Господь с тобой, княжич! Весной родился у тебя братец, Петром нарекли. Дмитрий Иванович и Евдокия Дмитриевна слезы горючие денно и нощно по тебе льют, но ничего поделать не могут. Великий князь послал бояр своих верных Свиблу, Ивана Уду, Александра Белеута в землю новгородскую за черным побором, ибо обнищали деревни в княжестве московском, не могут по полтине с дыма дать, как того великий хан требует. Вот соберет Дмитрий Иванович сколько надо денег, расплатится с Ордой, тебя выкупит. А пока будь смиренен, ибо смирение паче гордости, поборет смирение гордыню, аки Давид Голиафа.
— Нет никакого терпения нашего, святитель Пимин! Вон Фома Кацюгей…
— Знаю, наслышан о сем прискорбии, — сердито перебил Пимин. — Оставил, знать, Господь его, не дал сил величие духа в терпении проявить.
— Да нешто можно это терпеть! — в отчаянии воскликнул Василий.
— Можно и должно, — строго урезонил его Пимин. — Вспомни, когда отставной иерарх-чужеземец, александрийский еврей, заушил Христа мерзким ударом в святую ланиту, он спокойно перенес оскорбление, а вот апостол Павел такого обращения не вынес, ответил жестоким укором: «Бог будет бить тебя, стена подбеленная». Потому велик Христос, а не Павел. Золото искушается огнем, а человек напастями.
Василий смиренно выслушал, даже покачал головой, расстроившись за апостола Павла, как делают лукавые ученики, желая обмануть учителя и не гневить его своим непослушанием, но все равно продолжал канючить свое:
— Ну, хоть до Царьграда возьми меня с собой.
Игумен Авраамий оказался не только недобрым и немилостивым, но вредным, как злое насекомое. Когда вскинул на него с мольбой глаза Василий, он не только не посочувствовал, но даже укусил:
— Чай, ты, княжич, не титешное дите, чай, тебе пятнадцатый годок пошел.