Василий I. Книга первая
Шрифт:
Внутри шатер был обтянут шелковыми материями, расцвечен драгоценными каменьями, жемчугом.
Посол Тимура был немолод, но крепок телесно. Он был обут в мягкие атласные чедыги, ходил по ковру неслышными шагами, походкой пружинистой и упругой. Продетое в мочку уха золотое кольцо с ценным камнем раскачивалось при ходьбе. Одет он был в шелковый кафтан, подпоясанный золотым поясом с дорогими самородками на тонкой красной коже. По всему видно было, что он ждал русских с нетерпением, не мог скрыть на лице радости или торжества. Рядом с ним стояли визирь и толмач.
— Хочет ли великий русский князь выпить черного молока? —
Как понимать этот вкрадчивый вопрос? Почему он назвал княжича великим князем, он же не может не знать, что Василий лишь наследник, совершенно бесправный да еще и во вражеском плену находящийся? И почему он именно черным молоком решил угостить — испытывает? Он знает, что в прежние времена кобылий кумыс вызывал отвращение у русских и считался греховным напитком, так что выпить его — означало даже отказаться от христианской веры.
Василий не раз уж пил кумыс. Вкус для русского человека непривычно-острый, чуть пощипывает язык, потом ударяет в голову, не очень крепкая брага, но вообще-то он показался Василию даже вкусным, и так оно, очевидно, и было — хороший напиток. Он без колебания и с благодарностью принял чашу с кумысом.
Послу это понравилось, он снова — то ли гостеприимства ради, то ли искренне так считал — назвал княжича великим князем, очень лестно высказался:
— Мы во многих землях со многими царями в бранях бывали, но таких удальцов и резвецов, как русы, не встречали, и отцы наши не рассказывали нам. Это люди крылатые, не знающие смерти, так мужественно и крепко они сражаются, что один бьется с тысячью, двое — с десятью тысячами.
И к восточному словообильному красноречию привык уже Василий за минувшие полтора года, сейчас не преувеличению удивился, но общему дружелюбному тону — чего ради? Посол словно угадал, о чем размышляет княжич:
— С таким народом мы хотим жить в дружбе, чтобы вдвоем править миром, как повелевает небо.
— Но хан Тохтамыш, — легко включился в разговор Василий, — сказал, что небо повелевает ему одному править, а Русь — лишь улус его.
Посол гневно тряхнул бритой головой, так что узкая косица перескочила от одного уха к другому, на котором болталось тяжелое золотое кольцо.
— Тохтамыш называет себя ханом, а славу героя купил кровью множества убитых, пеплом мирных русских городов. Великий эмир Тимурленг сделает из его черепа чашу, как сделал это из голов всех своих врагов.
Глаза посла впервые вспыхнули злом отчетливо и резко, как дурной запах.
Но Василий не оробел, знал, что слова о черепах врагов не были угрозой, чтобы произвести впечатление, но чистой правдой: это было у монголов в обычае. Например, Чингисхан череп своего покоренного врага Онгхана обделал в золото и этой чашей пользовался на пирах. Василий начал понимать, в чем дело, зачем искал с ним встречи посол знаменитого Тимурленга.
В последние годы в Орде царила кровавая междоусобица. Чтобы овладеть престолом, брат убивал брата, дяди — племянников, сыновья — отцов. Был более-менее милостивым хан Чанибек (это по его приглашению ездил митрополит Алексий и исцелил от болезни его жену), но Чанибек был убит своим сыном Бердибеком, который заодно убил и всех своих двенадцать братьев. За время, которое княжил в Москве Дмитрий Донской, здесь сменилось пятнадцать ханов, а теперь, стало быть, намечался шестнадцатый?..
И опять проницательный посол угадал ход мыслей княжича:
— Чингисхан был сыном солнца, и ханом может быть только лицо из его рода. Презренный Тохтамыш именует себя ханом, не имея на то права, как не имел его и презренный, разбитый вами Мамай. А вот великий Тимурленг владеет большей половиной мира, почти всем миром, но не желает сам принимать этого титула, именует себя эмиром и тем уже горд, что называют его чурганом, по-русски «зятем», так как он женился на вдове Хусейна, дочери убитого хана Казана, который был из рода Чингиса, так высоко у нас почитание бессмертного вседержителя вселенной. И вот великий эмир Тимурленг, который скоро придет сюда и накажет самозваного Тохтамыша, поручил мне завязать дружеские узы с вами, русскими, потому что враги наших врагов — наши друзья.
— Каким же образом думает сделать это великий эмир Тимурленг? — впервые подал голос, видя замешательство княжича, Боброк.
Посол словно бы ждал этого вопроса, ответил без раздумий и колебаний:
— Он предлагает великому князю московскому Василию Дмитриевичу вступить в брак со своей племянницей — красавицей Кюрюльтей, что значит по-вашему «желание»! Вот от княжича и требуется желание — ничего больше!
Видя, что Василий несколько напуган его словами, ни да, ни нет не может произнести, посол принялся убеждать его, что женитьба Василия не только в его интересах, но и всей Руси. Некогда ярославский и смоленский князь Федор Ростиславович Черный женился на ханской дочери, крестившейся под именем Анны. Хан осыпал его милостями, подарил пятнадцать городов, в их числе Булгары, построил ему дворец, сажал в юрте против себя, принимал чашу из его рук! И Глеб Васильевич ростовский, и Константин Борисович, также князь ростовский, и ростовский же князь Федор женились на ближних родственницах хана. А московский Юрий Данилович взял в жены сестру хана Узбека. Во всех случаях ордынки крестились, и сейчас будет сделано так же, благо в Сарае митрополит Пимин находится, а христианское имя для невесты князь может выбрать по своему вкусу.
Посол говорил как-то очень весело, разговор похож был на игру, и Василий включился в нее, спросил вдруг неожиданно для себя самого:
— А Янгой можно назвать?
— Хорошее имя! — воскликнул посол-сват, но не объяснил, чем же оно так хорошо.
И тут Василий понял, что это не игра, побледнел от волнения и больше слова уж не мог вымолвить, только покачал стриженой головой и украдкой посмотрел на перстень с «соколиным глазом», который был у него на мизинце левой руки. От посла не укрылось это, но понял он по-своему:
— Очевидно, у князя есть на родине невеста… Понимаю, русские женщины — лучшие женщины на свете, в большой цене и в Азии, и в Европе. Я знаю русских женщин… О-о, что я скажу о подобных пери?.. Как будто розы, укутанные в снег! И в Крыму, и на Кавказе, и в Венеции, и в Хорезме самый дорогой товар. И в Египте тоже. В Италии, во Флоренции, русская семнадцатилетняя девушка была продана за две тысячи девяносто три лиры, после русских ценятся еще черкешенки, а татарки идут за сто тридцать шесть — сто тридцать девять лир. Хотя татарки самые выносливые в работе, черкешенки отличаются здоровьем и силой, но русские выделяются все до одной красотой и сложением.