Василий I. Книга вторая
Шрифт:
Как в Тохтамышево нашествие, сбегались в Москву под защиту белокаменных стен Кремля люди из ближайших сел и посадов, скоро город оказался переполнен, бурлил день и ночь. Но не как в тот страшный август вели себя сейчас и простолюдины, не было ни пьянства, ни бесчинств, ни растерянности.
Купцы и ремесленники несли в Кремль безвозмездно оружие, доспехи, конскую сбрую.
Из подмосковных монастырей, по примеру давнему Пересвета и Осляби, шли в ополчение бывшие монахи, просили сменить им рясы на кольчуги.
Привели на суровый суд к великокняжеским тиунам одного дружинника его же сотоварищи, требовали публичной смерти предать
Сначала один безмездный лечец заявился, второй знахарь-травник пожелал при дружине быть на случай кровопролития.
И уж конечно, никто не пытался уйти от разруба, как то было в августе 1382-го: становились под великокняжеский стяг и княжие мужи — верхоконные ратники, и мужики— пешие воины, коих набиралось в ополчении по шестьдесят человек в каждой сотне. Малы и велицы шли в ополчение: из Звенигорода вместе с Юриком пришел участник битвы на Воже и на Дону, дед, уж ветхий денми, а подпоясался, повесил поверх новешенькой желтой сермяги меч в ножнах, лук и лубяной колчан со стрелами, сразу помолодел словно бы, выпрямился и стал словно бы ростом выше и стройнее, вместе с ним и внук его при оружии тоже, в желтой же сермяге и в новеньких, белых, только-только сплетенных, ни разу не надеванных лапоточках.
— Малой еще, — сказал Юрик.
— Слетыш, — согласился дед, — Ровесник победе Куликовской, а лук натягивает крепче меня. Он еще лонись рвался, когда ты на новгородцев рать собирал…
— Нет, в прошлом году мы бы его не взяли, тогда у нас и без отроков хватало люда, а нынче да: разруб, призыв всеобщий.
Юрик был возбужден и деятелен, похвалился перед старшим братом:
— Я как знал! Велел все прошлогоднее оружие наизготове держать.
Однако того оружия, с которым ходили на рать лонись, для нынешнего похода было, конечно, мало, и опять все мастерские и кузницы Москвы переключились на изготовление копий, сулиц, мечей, сабель. С сожалением, с неохотой доставали из тайников металлические заготовки для кос, серпов, лемехов, вспоминали, что до татарщины было железа на Руси столько, что не жалко было его пускать не только на топоры да орала, но даже и на лопаты!
— Ничто, вот заставим этого Железного Хромца отойти с убытком и взвернем все, — утешал кузнец дровосека, который принес свой топор с просьбой перековать его в боевой.
— А отчего это нового Мамая Железным Хромцом зовут?
— Ему в бою с султаном турецким два пальца на деснице оторвало и десную ногу. Он велел себе выковать ногу из железа.
— Нет, не всю, однако, ногу — только коленную чашечку ему из железа сделали, потому он и хромает.
— Не в бою то было, доподлинно мне известно, потому как Тимур, как и я, был раньше простым кузнецом, — Держа в одной руке клещи, кузнец второй рукой бросил на тлеющие угли пучок лучин, надавил рукоятку меха. Когда угли стали малиновыми, он сунул в них заготовку копья и продолжал: — Жил в холопстве он у некоего государя, но тот выгнал его из-за его злонравия. Остался он без пропитания и стал кормиться татьбой. Однажды украл овцу да и попался в руки хозяев. Они схватили его, отколотили до полусмерти, перебили ногу и, решив, что он умер, бросили его псам на съедение… — Кузнец снова прервал рассказ, выхватил добела раскаленную железку, положил на наковальню, велел подручному своему;
— Бей, но не сильно и не слабо… Главное — точно!..
— Ну, так что? — понужнул кузнеца, заглядывая ему в волосатый рот, один из нетерпеливых слушателей. — Не съели его псы?
— Нет. Поправился Тимур, оковал сам себе железом перебитую ногу, остался на всю жизнь хромым — Железным Хромцом…
— Татьбой перестал заниматься небось?
— Куда там! Это столь большой хищник, ябедник да грабежник, что после исцеления от ран еще пуще и лютее прежнего стал разбойничать. Собрал шайку в сто человек, объявил себя князем.
— Ишь ты, из грязи в князи!..
— Верно, а когда тьму таких же грабежников набрал, царем стал именоваться, законных государей в других землях стал опровергать.
— А от нас с убытком отойдет.
— А то-о-о!.. У нас князья христолюбивые да знатные, — говоривший эти слова отрок в бедной одежде с неподрубленными полами покосился на стоявшего в дверном проеме Юрика, — Великий князь Василий Дмитриевич, славные братья его — сыновья Дмитрия Ивановича Донского, внуки великого князя Ивана Ивановича, правнука благоверного Ивана Даниловича, и все они — Мономаховичи. — Отрок усиливался голосом, явно рассчитывая быть услышанным Юриком. Тот, конечно же, оценил его слова, спросил, деланно хмурясь:
— А твой отец да дед кто?
— Не ведаю… Я у матери пригульный.
Никто в кузнице не засмеялся над ним — слишком много было тогда безмужних вдовиц да девок, даже какая-то печальная тишина нависла, может, подумалось каждому: а сколько отцов и женихов отымет у росиянок Железный Хромец?.. И Юрика ожгла эта мысль, он продолжал спрашивать торопливо:
— Лет тебе сколько?
— Пятнадцать.
— А звать как?
— По-улишному Сиряком, а мать кличет Смарагдом, потому как я с зелеными глазами уродился.
— А я тебя буду звать Изумрудом, если сможешь послужить мне — седельник мне прямо сейчас надобен.
— О-о, я раньше, чем ходить, верхом на лошади научился ездить, я подойду тебе! — заверил и кинулся на колени перед Юриком пригульный сирота Сиряк-Смарагд.
Из кузницы они прошли сначала в торговые ряды, где Юрик одел и обул своего нового челядина: Изумруд первый раз в жизни почувствовал на своих плечах тяжесть суконного чекменя, а ноги даже и непослушными попервоначалу казались от яловых, из коровьей шкуры сшитых сапог.
С этой минуты Изумруд стал тенью следовать повсюду за Юриком, которого величал великим князем, подхватывал на лету каждое его слово, и Юрик нимало не сомневался в его полнейшей ему верности.
Не везде была такая бодрость, как в кузнице. В мастерской, где готовились впрок боевые стрелы, услышал Юрик слова иные.
— Пойдешь на рать? — спросил один, по голосу, хриплому, надтреснутому, как видно, старик.
— Рада бы курочка не идти, да за хохолок тащат, — отвечал второй голосом моложавым, а третий рассудительно выдохнул:
— Э-э, нас мало, а их — избави Господи!
Юрик слышал этот разговор, стоя за дверью, а когда переступил порог и увидел испуганно-настороженные лица мастеров, подумал, что, может, и в кузнице сейчас, в его отсутствие, что-то уже другое молвится и про Тимура, и про великих князей московских… Пытаясь по лицам угадать, кто «рад бы не идти», обратился к тому, что занят был оперением стрел.
— Это тебя, что ли, за хохолок тащат?
Ремесленник не перепугался, открыто посмотрел на Юрика: