Василий Шуйский
Шрифт:
— Эй, Демьянушка, ступай сюда, да и товарища с собой прихвати!
Через минуту в дверях амбара показались знакомый нам площадной подьячий Демьянушка и поп Ермила, громадного роста мужчина, рыжий и ражий, с веснушчатым лицом, с окладистой бородой, прикрывавшей широкую богатырскую грудь. Обтрепанный и засаленный подрясник его был подтянут кожаным ремнем, голова была прикрыта скуфейкой, а в руках была такая толстая суковатая палка, которая скорее напоминала шелепуху Ильи Муромца, нежели пастырский посох.
Когда ходоки переступили через порог амбара и отвесили поклон хозяину и его гостям, все гости переглянулись между собой
— Пошлем, пошлем, чего же медлить! — заговорило разом несколько голосов.
— Ну, так вот, Демьян да Ермила! — обратился к ходокам Истома Пашков. — Ступайте вы чем свет из Москвы; идите вы в Северщину, присматривайтесь да прислушивайтесь, какие там ветры дуют, какие грозы надвигаются, где вороны хищные на падаль слетаются. А коли придется вам на пути прознать, где живет новоявленный Дмитрий, уж вы и до него доходите и от нас, от верных его холопей, челом ему бейте.
— Не рано ли челом-то бить, Истомушка? — заметил Михайла Татищев. — Не знаем ведь еще, каков он будет, новоявленный-то?
— А каков бы ни был, для нас хуже Шуйского не будет! — отвечал Истома и продолжал свою речь к ходокам. — Так, значит, челом ему от всех нас имянно бейте и назад поспешайте. Вернетесь сюда целы — ни казны, ни даров для вас не пожалеем; не вернетесь, сложите в пути буйные головы — будем по вас панихиды петь.
— Рады служить! — пробасил поп Ермила.
— Целуйте же крест, что нам не измените и дело наше по совести справите, а мы вам крест целуем, что вас в беде не покинем и без награды не оставим.
Все вынули кресты-тельники из-за пазухи и поцеловали их в подтверждение своих слов.
— Ну, теперь, хозяинушка, надо бы крестное целованье медком запить, — заметил Демьянушка, — тогда и зарок-то наш крепче будет, и дорога пылью глаза не запорошит.
— Ладно, ладно! Дело немалое, запить его беспременно требуется! — сказал князь Зацепин-Стрига, и когда по приказу хозяина принесен был из погреба жбан пенного меда, все выпили молча из одного ковша и передали его, до краев налитый, попу Ермиле с Демьянушкой.
Демьянушка в том ковше только усы помочил, а поп Ермила сгреб его в свои лапищи, обвел всех присутствовавших одним общим взглядом и произнес густым басом:
— Новоявленный царь Дмитрий да здравствует, а клятвопреступник Шуйский да погибнет!..
— Да погибнет! — подхватили князь и дворяне.
Ермила молча поклонился им и осушил ковш единым духом.
VII
Под строгим началом
Зимнее, скудное и светом и теплом солнышко, багрово-красное, без лучей, словно раскаленный шар, поднялось из-за речки Которости над славным Ярославлем-городом, обдало красноватым светом дома города, монастыри и церкви его и отбросило длинные тени башен и колоколен на занесенные снежными сугробами улицы, переулки и площади ярославские. Город давно уже в движении. Народ идет от ранней обедни; горожане и приехавшие в город крестьяне толкутся на базарной площади; отряд городских стрельцов под начальством полуголовы нога за ногу плетется к городской ограде на смену караулов, таща на плечах своих фузеи [15] , подпертые тяжелыми бердышами.
15
Ружья.
Только
— «А на Юрия Мнишка за неделю издержано, — читает Степурин в списке, — по два крупитчатых каравая хлеба на день, да куря, да гусь, да рыбы-судачины волжской по судаку…»
Степурин положил список на стол и обратился к голове, насупив брови.
— Уж это что-то больно много, господин голова! — заметил он строго. — Этак на воеводу наших кормовых денег не хватит.
— Стараюсь, Алексей Степанович, стараюсь, батюшка, по всякий час как бы поменьше издержать… Да очень уж ломлив он, воевода-то! Все, вишь, не по брюху ему! Вечерось квас выплеснул ключнику в лицо, а намедни мясо на землю бросил, пятой топтал… ей-Богу!
— Так ты бы мне об этом озорстве его сказал! Я унял бы его честь!
Голова запустил руку в затылок, почесываясь и переминаясь с ноги на ногу… он хотел что-то ответить, но не успел и слова проговорить, как дверь в избу распахнулась и Иван Михайлович, нагнувши голову и отряхая с кафтана иней, перешагнул через порог. Видимо чем-то взволнованный, он, сняв шапку и перекрестившись на иконы, тотчас подошел к Степурину и, строго взглянув на голову, сказал:
— Вот он каков, смотрильщик! Поди-ка, доверься ему! Ведь я там, за поварней, на подкоп наткнулся! И такой, что здоровенный мужичина через него на четвереньках пролезет!
— Должно быть… это точно… свиньи наши подкопали, — оправдывался голова, как-то растерянно разводя руками.
— Так, так! Свиньи подкопали! — передразнил голову Иван Михайлович. — Они подкопали, они и винище этим подкопом носят да полонянникам продают, и ножи-засапожники для них на базаре покупают, и пивом своим допьяна угощают!..
— Напрасно меня корить изволишь, Иван Михайлович! — огрызнулся голова. — Я этому всему не потаковник, не повадчик! На себя бы лучше оглянулся…
— Как ты смеешь! — закричал Иван Михайлович, — Разве я таюсь, разве обманываю, разве…
— Постойте! — крикнул Степурин. — Мне ваши перекоры приелись! Я вас сразу разберу… Коли точно есть подкоп под тыном, так ты сам, господин голова, головой своей ответишь! Ступай немедля засыпь, каменьем заложи, кольем забей, чтоб не было его!.. Приду в обед взглянуть и если хоть какую лазейку увижу — несдобровать тебе! Ступай! А ты, Иван Михайлович, Останься здесь: надо мне и с тобой поговорить…