Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

На привале

– Дельный, что и говорить, Был старик тот самый, Что придумал суп варить На колесах прямо. Суп – во-первых. Во-вторых, Кашу в норме прочной. Нет, старик он был старик Чуткий – это точно. Слышь, подкинь еще одну Ложечку такую, Я вторую, брат, войну На веку воюю. Оцени, добавь чуток. Покосился повар: «Ничего себе едок — Парень этот новый». Ложку лишнюю кладет, Молвит несердито: – Вам бы, знаете, во флот С вашим аппетитом. Тот: – Спасибо. Я как раз Не бывал во флоте. Мне бы лучше, вроде вас, Поваром в пехоте. — И, усевшись под сосной, Кашу ест, сутулясь. «Свой?» – бойцы между собой, — «Свой!» – переглянулись. И уже, пригревшись, спал Крепко полк усталый. В первом взводе сон пропал, Вопреки уставу. Привалясь к стволу сосны, Не щадя махорки, На войне насчет войны Вел беседу Теркин. – Вам, ребята, с серединки Начинать. А я скажу: Я не первые ботинки Без починки здесь ношу. Вот вы прибыли на место, Ружья в руки – и воюй. А кому из вас известно, Что такое сабантуй? – Сабантуй – какой-то праздник? Или что там – сабантуй? – Сабантуй бывает разный, А не знаешь – не толкуй, Вот под первою бомбежкой Полежишь с охоты в лежку, Жив остался – не горюй: Это малый сабантуй. Отдышись, покушай плотно, Закури и в ус не дуй. Хуже, брат, как минометный Вдруг начнется сабантуй. Тот проймет тебя поглубже, — Землю-матушку целуй. Но имей в виду, голубчик, Это – средний сабантуй. Сабантуй – тебе наука, Враг лютует – сам лютуй. Но совсем иная штука Это – главный сабантуй. Парень смолкнул на минуту, Чтоб прочистить мундштучок, Словно исподволь кому-то Подмигнул: держись, дружок… – Вот ты вышел спозаранку, Глянул – в пот тебя и в дрожь: Прут немецких тыща танков… – Тыща танков? Ну, брат, врешь.. – А с чего мне врать, дружище? Рассуди – какой расчет? – Но зачем же сразу – тыща? – Хорошо. Пускай пятьсот. – Ну, пятьсот. Скажи по чести, Не пугай, как старых баб. – Ладно. Что там триста, двести — Повстречай один хотя б… – Что ж, в газетке лозунг точен: Не беги в кусты да в хлеб. Танк – он с виду грозен очень, А на деле глух и слеп. – То-то слеп. Лежишь в канаве, А на сердце маята: Вдруг как сослепу задавит, — Ведь не видит ни черта. Повторить согласен снова: Что не знаешь – не толкуй. Сабантуй – одно лишь слово — Сабантуй!.. Но сабантуй Может в голову ударить, Или попросту, в башку. Вот у нас один был парень… Дайте, что ли, табачку. Балагуру смотрят в рот, Слово ловят жадно. Хорошо, когда кто врет Весело

и складно. В стороне лесной, глухой, При лихой погоде, Хорошо, как есть такой Парень на походе. И несмело у него Просят: – Ну-ка, на ночь Расскажи еще чего, Василий Иваныч… Ночь глуха, земля сыра. Чуть костер дымится. – Нет, ребята, спать пора, Начинай стелиться. К рукаву припав лицом, На пригретом взгорке Меж товарищей бойцов Лег Василий Теркин. Тяжела, мокра шинель, Дождь работал добрый. Крыша – небо, хата – ель, Корни жмут под ребра. Но не видно, чтобы он Удручен был этим, Чтобы сон ему не в сон Где-нибудь на свете. Вот он полы подтянул, Укрывая спину, Чью-то тещу помянул, Печку и перину. И приник к земле сырой, Одолен истомой, И лежит он, мой герой, Спит себе, как дома. Спит – хоть голоден, хоть сыт, Хоть один, хоть в куче. Спать за прежний недосып, Спать в запас научен. И едва ль герою снится Всякой ночью тяжкий сон: Как от западной границы Отступал к востоку он; Как прошел он, Вася Теркин, Из запаса рядовой, В просоленной гимнастерке Сотни верст земли родной. До чего земля большая, Величайшая земля. И была б она чужая, Чья-нибудь, а то – своя. Спит герой, храпит – и точка. Принимает все, как есть. Ну, своя – так это ж точно. Ну, война – так я же здесь. Спит, забыв о трудном лете. Сон, забота, не бунтуй. Может, завтра на рассвете Будет новый сабантуй. Спят бойцы, как сон застал, Под сосною впо́кат, Часовые на постах Мокнут одиноко. Зги не видно. Ночь вокруг. И бойцу взгрустнется. Только что-то вспомнит вдруг, Вспомнит, усмехнется. И как будто сон пропал, Смех прогнал зевоту. – Хорошо, что он попал, Теркин, в нашу роту.

* * *

Теркин – кто же он такой? Скажем откровенно: Просто парень сам собой Он обыкновенный. Впрочем, парень хоть куда. Парень в этом роде В каждой роте есть всегда, Да и в каждом взводе. И чтоб знали, чем силен, Скажем откровенно: Красотою наделен Не был он отменной, Не высок, не то чтоб мал, Но герой – героем. На Карельском воевал — За рекой Сестрою. И не знаем почему, — Спрашивать не стали, — Почему тогда ему Не дали медали. С этой темы повернем, Скажем для порядка: Может, в списке наградном Вышла опечатка. Не гляди, что на груди, А гляди, что впереди! В строй с июня, в бой с июля, Снова Теркин на войне. – Видно, бомба или пуля Не нашлась еще по мне. Был в бою задет осколком, Зажило – и столько толку. Трижды был я окружен, Трижды – вот он! – вышел вон. И хоть было беспокойно — Оставался невредим Под огнем косым, трехслойным, Под навесным и прямым. И не раз в пути привычном, У дорог, в пыли колонн, Был рассеян я частично, А частично истреблен… Но, однако, Жив вояка, К кухне – с места, с места – в бой. Курит, ест и пьет со смаком На позиции любой. Как ни трудно, как ни худо — Не сдавай, вперед гляди, Это присказка покуда, Сказка будет впереди.

Перед боем

– Доложу хотя бы вкратце, Как пришлось нам в счет войны С тыла к фронту пробираться С той, с немецкой стороны. Как с немецкой, с той зарецкой Стороны, как говорят, Вслед за властью за советской, Вслед за фронтом шел наш брат. Шел наш брат, худой, голодный, Потерявший связь и часть, Шел поротно и повзводно, И компанией свободной, И один, как перст, подчас. Полем шел, лесною кромкой, Избегая лишних глаз, Подходил к селу в потемках, И служил ему котомкой Боевой противогаз. Шел он, серый, бородатый, И, цепляясь за порог, Заходил в любую хату, Словно чем-то виноватый Перед ней. А что он мог! И по горькой той привычке, Как в пути велела честь, Он просил сперва водички, А потом просил поесть. Тетка – где ж она откажет? Хоть какой, а все ж ты свой, Ничего тебе не скажет, Только всхлипнет над тобой, Только молвит, провожая: – Воротиться дай вам бог… То была печаль большая, Как брели мы на восток. Шли худые, шли босые В неизвестные края. Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя! Шли, однако. Шел и я… Я дорогою постылой Пробирался не один. Человек нас десять было, Был у нас и командир. Из бойцов. Мужчина дельный, Местность эту знал вокруг. Я ж, как более идейный, Был там как бы политрук. Шли бойцы за нами следом, Покидая пленный край. Я одну политбеседу Повторял: – Не унывай. Не зарвемся, так прорвемся, Будем живы – не помрем. Срок придет, назад вернемся, Что отдали – все вернем. Самого б меня спросили, Ровно столько знал и я, Что там, где она, Россия, По какой рубеж своя? Командир шагал угрюмо, Тоже, исподволь смотрю, Что-то он все думал, думал… – Брось ты думать, – говорю. Говорю ему душевно. Он в ответ и молвит вдруг: – По пути моя деревня. Как ты мыслишь, политрук? Что ответить? Как я мыслю? Вижу, парень прячет взгляд, Сам поник, усы обвисли. Ну, а чем он виноват, Что деревня по дороге, Что душа заныла в нем? Тут какой бы ни был строгий, А сказал бы ты: «Зайдем…» Встрепенулся ясный сокол, Бросил думать, начал петь. Впереди идет далеко, Оторвался – не поспеть. А пришли туда мы поздно, И задами, коноплей, Осторожный и серьезный, Вел он всех к себе домой. Вот как было с нашим братом, Что попал домой с войны: Заходи в родную хату, Пробираясь вдоль стены. Знай вперед, что толку мало От родимого угла, Что война и тут ступала, Впереди тебя прошла, Что тебе своей побывкой Не порадовать жену: Забежал, поспал урывком, Догоняй опять войну… Вот хозяин сел, разулся, Руку правую – на стол, Будто с мельницы вернулся, С поля к ужину пришел. Будто так, а все иначе… – Ну, жена, топи-ка печь, Всем довольствием горячим Мне команду обеспечь. Дети спят. Жена хлопочет, В горький, грустный праздник свой, Как ни мало этой ночи, А и та – не ей одной. Расторопными руками Жарит, варит поскорей, Полотенце с петухами Достает, как для гостей. Напоила, накормила, Уложила на покой, Да с такой заботой милой, С доброй ласкою такой, Словно мы иной порою Завернули в этот дом, Словно были мы герои, И не малые притом. Сам хозяин, старший воин, Что сидел среди гостей, Вряд ли был когда доволен Так хозяйкою своей. Вряд ли всей она ухваткой Хоть когда-нибудь была, Как при этой встрече краткой, Так родна и так мила. И болел он, парень честный, Понимал, отец семьи, На кого в плену безвестном Покидал жену с детьми… Кончив сборы, разговоры, Улеглись бойцы в дому. Лег хозяин. Но не скоро Подошла она к нему. Тихо звякала посудой, Что-то шила при огне. А хозяин ждет оттуда, Из угла. Неловко мне. Все товарищи уснули, А меня не гнет ко сну. Дай-ка лучше в карауле На крылечке прикорну. Взял шинель да, по присловью, Смастерил себе постель, Что под низ, и в изголовье, И наверх, – и все – шинель. Эх, суконная, казенная, Военная шинель, — У костра в лесу прожженная, Отменная шинель. Знаменитая, пробитая В бою огнем врага Да своей рукой зашитая, — Кому не дорога! Упадешь ли, как подкошенный, Пораненный наш брат, На шинели той поношенной Снесут тебя в санбат. А убьют – так тело мертвое Твое с другими в ряд Той шинелкою потертою Укроют – спи, солдат! Спи, солдат, при жизни краткой Ни в дороге, ни в дому Не пришлось поспать порядком Ни с женой, ни одному… На крыльцо хозяин вышел. Той мне ночи не забыть. – Ты чего? – А я дровишек Для хозяйки нарубить. Вот не спится человеку, Словно дома – на войне. Зашагал на дровосеку, Рубит хворост при луне. Тюк да тюк. До света рубит. Коротка солдату ночь. Знать, жену жалеет, любит, Да не знает, чем помочь. Рубит, рубит. На рассвете Покидает дом боец. А под свет проснулись дети, Поглядят – пришел отец. Поглядят – бойцы чужие, Ружья разные, ремни. И ребята, как большие, Словно поняли они. И заплакали ребята. И подумать было тут: Может, нынче в эту хату Немцы с ружьями войдут… И доныне плач тот детский В ранний час лихого дня С той немецкой, с той зарецкой Стороны зовет меня. Я б мечтал не ради славы Перед утром боевым, Я б желал на берег правый, Бой пройдя, вступить живым. И скажу я без утайки, Приведись мне там идти, Я хотел бы к той хозяйке Постучаться по пути. Попросить воды напиться — Не затем, чтоб сесть за стол, А затем, чтоб поклониться Доброй женщине простой. Про хозяина ли спросит, «Полагаю – жив, здоров». Взять топор, шинелку сбросить, Нарубить хозяйке дров. Потому – хозяин-барин Ничего нам не сказал. Может, нынче землю парит, За которую стоял… Впрочем, что там думать, братцы, Надо немца бить спешить. Вот и все, что Теркин вкратце Вам имеет доложить.

Переправа

Переправа, переправа! Берег левый, берег правый, Снег шершавый, кромка льда… Кому память, кому слава, Кому темная вода, — Ни приметы, ни следа. Ночью, первым из колонны, Обломав у края лед, Погрузился на понтоны. Первый взвод. Погрузился, оттолкнулся И пошел. Второй за ним. Приготовился, пригнулся Третий следом за вторым. Как плоты, пошли понтоны, Громыхнул один, другой Басовым, железным тоном, Точно крыша под ногой. И плывут бойцы куда-то, Притаив штыки в тени. И совсем свои ребята Сразу – будто не они, Сразу будто не похожи На своих, на тех ребят: Как-то все дружней и строже, Как-то все тебе дороже И родней, чем час назад. Поглядеть – и впрямь – ребята! Как, по правде, желторот, Холостой ли он, женатый, Этот стриженый народ. Но уже идут ребята, На войне живут бойцы, Как когда-нибудь в двадцатом Их товарищи – отцы. Тем путем идут суровым, Что и двести лет назад Проходил с ружьем кремневым Русский труженик-солдат. Мимо их висков вихрастых, Возле их мальчишьих глаз Смерть в бою свистела часто И минет ли в этот раз? Налегли, гребут, потея, Управляются с шестом. А вода ревет правее — Под подорванным мостом. Вот уже на середине Их относит и кружит… А вода ревет в теснине, Жухлый лед в куски крошит, Меж погнутых балок фермы Бьется в пене и в пыли… А уж первый взвод, наверно, Достает шестом земли. Позади шумит протока, И кругом – чужая ночь. И уже он так далеко, Что ни крикнуть, ни помочь. И чернеет там зубчатый, За холодною чертой, Неподступный, непочатый Лес над черною водой. Переправа, переправа! Берег правый, как стена… Этой ночи след кровавый В море вынесла волна. Было так: из тьмы глубокой, Огненный взметнув клинок, Луч прожектора протоку Пересек наискосок. И столбом поставил воду Вдруг снаряд. Понтоны – в ряд. Густо было там народу — Наших стриженых ребят… И увиделось впервые, Не забудется оно: Люди теплые, живые Шли на дно, на дно, на дно.. Под огнем неразбериха — Где свои, где кто, где связь? Только вскоре стало тихо, — Переправа сорвалась. И покамест неизвестно, Кто там робкий, кто герой, Кто там парень расчудесный, А наверно, был такой. Переправа, переправа… Темень, холод. Ночь как год. Но вцепился в берег правый, Там остался первый взвод. И о нем молчат ребята В боевом родном кругу, Словно чем-то виноваты, Кто на левом берегу. Не видать конца ночлегу. За ночь грудою взялась Пополам со льдом и снегом Перемешанная грязь. И усталая с похода, Что б там ни было, – жива, Дремлет, скорчившись, пехота, Сунув руки в рукава. Дремлет, скорчившись, пехота, И в лесу, в ночи глухой Сапогами пахнет, потом, Мерзлой хвоей и махрой. Чутко дышит берег этот Вместе с теми, что на том Под обрывом ждут рассвета, Греют землю животом, — Ждут рассвета, ждут подмоги, Духом падать не хотят. Ночь проходит, нет дороги Ни вперед и ни назад… А быть может, там с полночи Порошит снежок им в очи, И уже давно Он не тает в их глазницах И пыльцой лежит на лицах — Мертвым все равно. Стужи, холода не слышат, Смерть за смертью не страшна, Хоть еще паек им пишет Первой роты старшина, Старшина паек им пишет, А по почте полевой Не быстрей идут, не тише Письма старые домой, Что еще ребята сами На привале при огне Где-нибудь в лесу писали Друг у друга на спине… Из Рязани, из Казани, Из Сибири, из Москвы — Спят бойцы. Свое сказали И уже навек правы. И тверда, как камень, груда, Где застыли их следы… Может – так, а может – чудо? Хоть бы знак какой оттуда, И беда б за полбеды. Долги ночи, жестки зори В ноябре – к зиме седой. Два бойца сидят в дозоре Над холодною водой. То ли снится, то ли мнится, Показалось что невесть, То ли иней на ресницах, То ли вправду что-то есть? Видят – маленькая точка Показалась вдалеке: То ли чурка, то ли бочка Проплывает по реке? – Нет, не чурка и не бочка — Просто глазу маята. – Не пловец ли одиночка? – Шутишь, брат. Вода не та! – Да, вода… Помыслить страшно. Даже рыбам холодна. – Не из наших ли вчерашних Поднялся какой со дна?.. Оба разом присмирели. И сказал один боец: – Нет, он выплыл бы в шинели, С полной выкладкой, мертвец. Оба здорово продрогли, Как бы ни было, – впервой. Подошел сержант с биноклем. Присмотрелся: нет, живой. – Нет, живой. Без гимнастерки. – А не фриц? Не к нам ли в тыл? – Нет. А может, это Теркин? — Кто-то робко пошутил. – Стой, ребята, не соваться, Толку нет спускать понтон. – Разрешите попытаться? – Что пытаться! – Братцы, – он! И, у заберегов корку Ледяную обломав, Он как он, Василий Теркин, Встал живой, – добрался вплавь. Гладкий, голый, как из бани, Встал, шатаясь тяжело. Ни зубами, ни губами Не работает – свело. Подхватили, обвязали, Дали валенки с ноги. Пригрозили, приказали — Можешь, нет ли, а беги. Под горой, в штабной избушке, Парня тотчас на кровать Положили для просушки, Стали спиртом растирать. Растирали, растирали… Вдруг он молвит, как во сне: – Доктор, доктор, а нельзя ли Изнутри погреться мне, Чтоб не все на кожу тратить? Дали стопку – начал жить, Приподнялся на кровати: – Разрешите доложить… Взвод на правом берегу Жив-здоров назло врагу! Лейтенант всего лишь просит Огоньку туда подбросить. А уж следом за огнем Встанем, ноги разомнем. Что там есть, перекалечим, Переправу обеспечим… Доложил по форме, словно Тотчас плыть ему назад. – Молодец! – сказал полковник. — Молодец! Спасибо, брат. И с улыбкою неробкой Говорит тогда боец: – А еще нельзя ли стопку, Потому как молодец? Посмотрел полковник строго, Покосился на бойца. – Молодец, а будет много — Сразу две. – Так два ж конца… Переправа, переправа! Пушки бьют в кромешной мгле. Бой идет святой и правый. Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.

О войне

– Разрешите доложить Коротко и просто: Я большой охотник жить Лет до девяноста. А война – про все забудь И пенять не вправе. Собирался в дальний путь, Дан приказ: «Отставить!» Грянул год, пришел черед, Нынче мы в ответе За Россию, за народ И за все на свете. От Ивана до Фомы, Мертвые ль, живые, Все мы вместе – это мы, Тот народ, Россия. И поскольку это мы, То скажу вам, братцы, Нам из этой кутерьмы Некуда податься. Тут не скажешь: я – не я, Ничего не знаю, Не докажешь, что твоя Нынче хата с краю. Не велик тебе расчет Думать в одиночку. Бомба – дура. Попадет Сдуру прямо в точку. На войне себя забудь, Помни честь, однако, Рвись до дела – грудь на грудь, Драка – значит, драка. И признать не премину, Дам свою оценку, Тут не то, что в старину, — Стенкою на стенку. Тут не то, что на кулак: Поглядим, чей дюже, — Я сказал бы даже так: Тут гораздо хуже… Ну, да что о том судить, — Ясно все до точки. Надо, братцы, немца бить, Не давать отсрочки. Раз война – про все забудь И пенять не вправе, Собирался в долгий путь, Дан приказ: «Отставить!» Сколько жил – на том конец, От хлопот свободен. И тогда ты – тот боец, Что для боя годен. И пойдешь в огонь любой, Выполнишь задачу. И глядишь – еще живой Будешь сам в придачу. А застигнет смертный час, Значит, номер вышел. В рифму что-нибудь про нас После нас напишут. Пусть приврут хоть во сто крат, Мы к тому готовы, Лишь бы дети, говорят, Были бы здоровы…

Теркин ранен

На могилы, рвы, канавы, На клубки колючки ржавой, На поля, холмы – дырявой, Изувеченной земли, На болотный лес корявый, На кусты – снега легли. И густой поземкой белой Ветер поле заволок. Вьюга в трубах обгорелых Загудела у дорог. И в снегах непроходимых Эти мирные края В эту памятную зиму Орудийным пахли дымом, Не людским дымком жилья. И в лесах, на мерзлой груде, По землянкам без огней, Возле танков и орудий И простуженных коней На войне встречали люди Долгий счет ночей и дней. И лихой, нещадной стужи Не бранили, как ни зла: Лишь бы немцу было хуже, О себе ли речь там шла! И желал наш добрый парень: Пусть померзнет немец-барин, Немец-барин не привык, Русский стерпит – он мужик. Шумным хлопом рукавичным, Топотней по целине Спозаранку день обычный Начинался на войне. Чуть вился дымок несмелый, Оживал костер с трудом, В закоптелый бак гремела Из ведра вода со льдом. Утомленные ночлегом, Шли бойцы из всех берлог Греться бегом, мыться снегом, Снегом жестким, как песок. А потом – гуськом по стежке, Соблюдая свой черед, Котелки забрав и ложки, К кухням шел за взводом взвод. Суп досыта, чай до пота, — Жизнь как жизнь. И опять война – работа: – Становись!

* * *

Вслед за ротой на опушку Теркин движется с катушкой, Разворачивает снасть, — Приказали делать связь. Рота головы пригнула. Снег чернеет от огня. Теркин крутит: – Тула, Тула! Тула, слышишь ты меня? Подмигнув бойцам украдкой: Мол, у нас да не пойдет, — Дунул в трубку для порядку, Командиру подает. Командиру все в привычку, — Голос в горсточку, как спичку Трубку книзу, лег бочком, Чтоб поземкой не задуло. Все в порядке. – Тула, Тула, Помогите огоньком… Не расскажешь, не опишешь, Что за жизнь, когда в бою За чужим огнем расслышишь Артиллерию свою. Воздух круто завивая, С недалекой огневой Ахнет, ахнет полковая, Запоет над головой. А с позиций отдаленных, Сразу будто бы не в лад, Ухнет вдруг дивизионной Доброй матушки снаряд. И пойдет, пойдет на славу, Как из горна, жаром дуть, С воем, с визгом шепелявым Расчищать пехоте путь, Бить, ломать и жечь в окружку. Деревушка? – Деревушку. Дом – так дом. Блиндаж – блиндаж. Врешь, не высидишь – отдашь! А еще остался кто там, Запорошенный песком? Погоди, встает пехота, Дай достать тебя штыком. Вслед за ротою стрелковой Теркин дальше тянет провод. Взвод – за валом огневым, Теркин с ходу – вслед за взводом, Топит провод, точно в воду, Жив-здоров и невредим. Вдруг из кустиков корявых, Взрытых, вспаханных кругом, — Чох! – снаряд за вспышкой ржавой. Теркин тотчас в снег – ничком. Вдался вглубь, лежит – не дышит, Сам не знает: жив, убит? Всей спиной, всей кожей слышит, Как снаряд в снегу шипит… Хвост овечий – сердце бьется. Расстается с телом дух. «Что ж он, черт, лежит – не рвется, Ждать мне больше недосуг». Приподнялся – глянул косо. Он почти у самых ног — Гладкий, круглый, тупоносый, И над ним – сырой дымок. Сколько б душ рванул на выброс Вот такой дурак слепой Неизвестного калибра — С поросенка на убой. Оглянулся воровато, Подивился – смех и грех: Все кругом лежат ребята, Закопавшись носом в снег. Теркин встал, такой ли ухарь, Отряхнулся, принял вид: – Хватит, хлопцы, землю нюхать, Не годится, – говорит. Сам стоит с воронкой рядом И у хлопцев на виду, Обратясь к тому снаряду, Справил малую нужду… Видит Теркин погребушку — Не оттуда ль пушка бьет? Передал бойцам катушку: – Вы – вперед. А я – в обход. С ходу двинул в дверь гранатой. Спрыгнул вниз, пропал в дыму. – Офицеры и солдаты, Выходи по одному!.. Тишина. Полоска света. Что там дальше – поглядим. Никого, похоже, нету. Никого. И я один. Гул разрывов, словно в бочке, Отдается в глубине. Дело дрянь: другие точки Бьют по занятой. По мне. Бьют неплохо, спору нету, Добрым словом помяни Хоть за то, что погреб этот Прочно сделали они. Прочно сделали, надежно — Тут не то что воевать, Тут, ребята, чай пить можно, Стенгазету выпускать. Осмотрелся, точно в хате: Печка теплая в углу, Вдоль стены идут полати, Банки, склянки на полу. Непривычный, непохожий Дух обжитого жилья: Табаку, одежи, кожи И солдатского белья. Снова сунутся? Ну что же, В обороне нынче – я… На прицеле вход и выход, Две гранаты под рукой. Смолк огонь. И стало тихо. И идут – один, другой… Теркин, стой. Дыши ровнее. Теркин, ближе подпусти. Теркин, целься. Бей вернее, Теркин. Сердце, не части. Рассказать бы вам, ребята, Хоть не верь глазам своим, Как немецкого солдата В двух шагах видал живым. Подходил он в чем-то белом, Наклонившись от огня, И как будто дело делал: Шел ко мне – убить меня. В этот ровик, точно с печки, Стал спускаться на заду… Теркин, друг, не дай осечки. Пропадешь, – имей в виду. За секунду до разрыва, Знать, хотел подать пример; Прямо в ровик спрыгнул живо В полушубке офицер. И поднялся незадетый, Цельный. Ждем за косяком. Офицер – из пистолета, Теркин – в мягкое – штыком. Сам присел, присел тихонько. Повело его легонько. Тронул правое плечо. Ранен. Мокро. Горячо. И рукой коснулся пола; Кровь, – чужая иль своя? Тут как даст вблизи тяжелый, Аж подвинулась земля! Вслед за ним другой ударил, И темнее стало вдруг. «Это – наши, – понял парень, — Наши бьют, – теперь каюк». Оглушенный тяжким гулом, Теркин никнет головой. Тула, Тула, что ж ты, Тула, Тут же свой боец живой. Он сидит за стенкой дзота, Кровь течет, рукав набряк. Тула, Тула, неохота Помирать ему вот так. На полу в холодной яме Неохота нипочем Гибнуть с мокрыми ногами, Со своим больным плечом. Жалко жизни той, приманки, Малость хочется пожить, Хоть погреться на лежанке, Хоть портянки просушить… Теркин сник. Тоска согнула. Тула, Тула… Что ж ты, Тула? Тула, Тула. Это ж я… Тула… Родина моя!..

* * *

А тем часом издалека, Глухо, как из-под земли, Ровный, дружный, тяжкий рокот Надвигался, рос. С востока Танки шли. Низкогрудый, плоскодонный, Отягченный сам собой, С пушкой, в душу наведенной, Страшен танк, идущий в бой. А за грохотом и громом, За броней стальной сидят, По местам сидят, как дома, Трое-четверо знакомых Наших стриженых ребят. И пускай в бою впервые, Но ребята – свет пройди, Ловят в щели смотровые Кромку поля впереди. Видят – вздыбился разбитый, Развороченный накат. Крепко бито. Цель накрыта. Ну, а вдруг как там сидят! Может быть, притих до срока У орудия расчет? Развернись машина боком — Бронебойным припечет. Или немец с автоматом, Лезть наружу не дурак, Там следит за нашим братом, Выжидает. Как не так. Двое вслед за командиром Вниз – с гранатой – вдоль стены. Тишина. – Углы темны… – Хлопцы, занята квартира, — Слышат вдруг из глубины. Не обман, не вражьи шутки, Голос вправдашный, родной: – Пособите. Вот уж сутки Точка данная за мной… В темноте, в углу каморки, На полу боец в крови. Кто такой? Но смолкнул Теркин, Как там хочешь, так зови. Он лежит с лицом землистым, Не моргнет, хоть глаз коли. В самый срок его танкисты Подобрали, повезли. Шла машина в снежной дымке, Ехал Теркин без дорог. И держал его в обнимку Хлопец – башенный стрелок. Укрывал своей одежей, Грел дыханьем. Не беда, Что в глаза его, быть может, Не увидит никогда… Свет пройди, – нигде не сыщешь, Не случалось видеть мне Дружбы той святей и чище, Что бывает на войне.

О награде

– Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, Так скажу: зачем мне орден? Я согласен на медаль. На медаль. И то не к спеху. Вот закончили б войну, Вот бы в отпуск я приехал На родную сторону. Буду ль жив еще? – Едва ли. Тут воюй, а не гадай. Но скажу насчет медали: Мне ее тогда подай. Обеспечь, раз я достоин. И понять вы все должны: Дело самое простое — Человек пришел с войны. Вот пришел я с полустанка В свой родимый сельсовет. Я пришел, а тут гулянка. Нет гулянки? Ладно, нет. Я в другой колхоз и в третий — Вся округа на виду. Где-нибудь я в сельсовете На гулянку попаду. И, явившись на вечерку, Хоть не гордый человек, Я б не стал курить махорку, А достал бы я «Казбек». И сидел бы я, ребята, Там как раз, друзья мои, Где мальцом под лавку прятал Ноги босые свои. И дымил бы папиросой, Угощал бы всех вокруг. И на всякие вопросы Отвечал бы я не вдруг. – Как, мол, что? – Бывало всяко. – Трудно все же? – Как когда. – Много раз ходил в атаку? – Да, случалось иногда. И девчонки на вечерке Позабыли б всех ребят, Только слушали б девчонки, Как ремни на мне скрипят. И шутил бы я со всеми, И была б меж них одна… И медаль на это время Мне, друзья, вот так нужна! Ждет девчонка, хоть не мучай, Слова, взгляда твоего… – Но, позволь, на этот случай Орден тоже ничего? Вот сидишь ты на вечерке, И девчонка – самый цвет. – Нет, – сказал Василий Теркин И вздохнул. И снова: – Нет. Нет, ребята. Что там орден. Не загадывая вдаль, Я ж сказал, что я не гордый, Я согласен на медаль.

* * *

Теркин, Теркин, добрый малый, Что тут смех, а что печаль. Загадал ты, друг, немало, Загадал далеко вдаль. Были листья, стали почки, Почки стали вновь листвой. А не носит писем почта В край родной смоленский твой. Где девчонки, где вечерки? Где родимый сельсовет? Знаешь сам, Василий Теркин, Что туда дороги нет. Нет дороги, нету права Побывать в родном селе. Страшный бой идет, кровавый, Смертный бой не ради славы, Ради жизни на земле.