Василий Теркин
Шрифт:
И выходит — он сильнее всех. Отчего? Оттого что у него деньги? Так ведь он не сам скупает леса, а для какой-то «компании». Ему доверяют такие дела. Стало, он — честный и умный.
Тетя Марфа говорила ей, что отцу "до зарезу" нужно продать лес, а может быть, пойдет в продажу и усадьба.
Кто же купит?.. Все он, все этот «выскочка», как называет его тетя Павла? Что же он будет делать с таким большим домом, если поселится здесь? Женится?
Пожалуй, уже женат? Кажется, нет: что-то она припоминает из рассказов Николая Никанорыча.
И выходит, что ей не придется жить здесь
И опять вопрос зашевелился в ней: любит он или так только играет с нею, добивается чего-то?
Ей стало стыдно сильнее, чем за обедом, и как не бывало ни разу прежде, особенно после угощений в комнате тети Марфы. Сегодня она не выпила ни глотка наливки. Ведь она приучалась к сладкому хмелю. Нянька Федосеевна стала это замечать и еще третьего дня стыдила ее, что из нее хотят сделать «негодницу» и добиться того, чтобы отец выгнал ее… Она раскричалась на няньку и даже — в первый раз — затопала ногами. А вдруг как это правда?
Саня отошла от дерева и остановилась около запущенной куртины, где рос кустик белых маргариток.
Ей захотелось сорвать цветок. Это была садовая маргаритка, когда-то пересаженная из горшка; белые матовые лепестки шли продольными полосками с обоих краев, и желтый пухлый пестик круглился своей головкой.
— Любит, не любит! — стала выговаривать Саня и маленькими шажками прохаживалась взад и вперед вдоль куртины.
— Не любит! стр.407
Она бросила оборванный цветок, сорвала другой и начала считать старательнее, делая чуть слышные придыхания:
— Любит, не любит!..
Ей еще стыднее и обиднее!.. Она наклонилась над кустом, где на стеблях сидело еще несколько цветков.
Может быть, всегда должно выйти: "не любит". Она стала пересчитывать лепестки. На одном цветке было четырнадцать, на другом — восемнадцать, на третьем — двадцать: все — четные числа.
— Какая я…
Как же можно гадать, если всегда четное число лепестков!.. Когда выдастся с нечетным числом — должно быть, это так же редко, как орех-двойчатка или пять лепестков на цветке сирени. Начать со слова "не любит" — выйдет непременно «любит», и наоборот.
Никогда еще она не чувствовала себя такой маленькой и беспомощно-глупенькой. Две слезинки заблестели на ресницах. Щеки заметно побледнели. Она была в ту минуту очень хорошенькая. Светлая шелковая кофточка, вся в сборках, по талии перехваченная желтым кожаным кушаком, шла к ней чрезвычайно. Ноги мелькали из-под синей юбки, в атласных туфлях с бантиками… Руки почти до локтей выходили из коротких рукавов с кружевцами.
Она сорвала еще цветок, но больше не ощипывала, а загляделась на свою ручку. Ей она показалась смешной, почти уродливой. Но гость — это она заметила — раза два кинул боковой взгляд на ее руки, когда она держала ими нож и вилку.
Голоса стали приближаться. Саня подошла к тому месту, где верхняя возвышенность парка начинала идти под гору, и, стоя за деревьями, глядела вниз.
Все четверо поднимались по одной из балок, не тропинкой, а прямо по склону пригорка между дубами, направляясь к тому месту, где она стояла.
Впереди шел Теркин, опираясь на палку с ручкой из слоновой кости. На его лицо падала тень от низкой черной шляпы. Она могла свободно смотреть на него и не быть замеченной.
Какие у него большие глаза! И совсем не такие, как у Николая Никанорыча. И борода славная… Немножко с рыжиной. Но это ничего!.. А ростом он чуточку ниже отца… И плечи широкие, весь стан — величавый. стр.408
Позади его Николай Никанорыч кажется жидким. И точно он у него на службе… Отец идет немного сбоку и что-то ему показывает. Лицо у него, как всегда, с достоинством; но перед гостем он — хоть и выше его — тоже старается.
Она так и выразилась мысленно: "старается".
Неужели это все одни деньги делают? А он поднимается по крутому склону большими шагами, грудь держит вперед, разговаривает свободно… Его молодой голос доносится до нее. У него такой вид, что не нынче завтра он должен стать хозяином всей этой усадьбы… Она теперь уверена, что иначе не может случиться.
Позади, как-то подскакивая, карабкается тот приказчик или землемер, что привез с собой Василий Иваныч, — она так назвала про себя Теркина, — пухленький и смешного лица… Он за столом ничего не говорил, а только поглядывал на всех своими веселыми мышиными глазками.
Если он землемер, так, значит, Николай Никанорыч — то же, что и он… А этот вроде управителя или приказчика. Тот — "ученый таксатор"; даже и тетка Павла так его называет.
Не все ли это равно?.. Саня не ответила себе на вопрос и так засмотрелась вниз на Теркина, что он увидал ее снизу, снял шляпу и крикнул:
— Как у вас здесь хорошо!.. Позвольте к вам взбежать.
И пустился бегом по спуску, прямо на нее.
XVIII
В беседке пахло цветом каприфолии. Растение вилось по переплету из березовых палок, и розовато-желтые лепестки и усики осыпали нежную зелень. Никогда еще так рано не цвело оно, как в этом году.
Они остались вдвоем. Иван Захарыч ушел показывать планы Хрящеву и увел с собой Первача.
Теркин сидел сняв шляпу, вполоборота к Сане, глядел на ее розовато-бледное лицо, на косу, заплетенную по-крестьянски, и на ее удивительные ручки. Он сам попросил позволения посидеть с ней. Саня застенчиво провела его в беседку.
— Там пахнет чудесно! — сказала она совсем по-детски. стр.409
И сам он начал как будто испытывать приятную неловкость и почему-то жалость к этой барышне-девочке.
После осмотра парка и всех строений усадьбы у него было такое чувство, точно он у пристани и его вводят во владение родовым имуществом.
Дом был запущен; в верхнем этаже штучный паркетный пол вынут в нескольких комнатах; мебели — никакой, стены облупились; да и в нижнем этаже, кроме кабинета хозяина, все остальное пахнет дворянской грязцой и скудостью. Но парк наполнил его стародавним чувством, которое заново воскресло и еще ярче, чем на колокольне села Заводного, когда он по приезде туда лазил на нее, о вечернях.