Ватага 'Семь ветров'
Шрифт:
Вот нахал!
– Ну что ты за человек, Саш? Правильно про тебя Елена Васильевна говорит: Дон-Жуан!
Но Саша, довольный произведенным эффектом, стал уверять Галю, что он не врет, что он всегда говорит только правду, что он давно заметил, какие у Гали глаза, и что в доказательство своей искренности он готов землю есть, - с этими словами Саша схватил с окна горшочек с цветком и отколупнул щепотку земли.
– Фокина здесь нет, он бы тебе показал, - вставила Наташа Лаптева групорг и культорг, человек очень строгих нравов.
–
– возмутилась Галя.
– У нас с Фокиным уже всё!
Каштановы теперь сидели в углу, рядышком, одни, потому что Костя, перехватив взгляд Елены Васильевны, понимающе кивнул головой и незаметно увел от Каштанова ребят.
– Так что, Елена Васильевна, - спросил Каштанов, - так что? Зачем же ты устроила эти посиделки? Начинай!
– А я не таюсь, у меня все открыто. Вот ты посмотри на них, посмотри внимательно, посмотри моими глазами, а потом уж отказывайся. Собери хоть сто взрослых, какую хочешь компанию - разве будут у всех подряд такие прекрасные лица?
– И такие хриплые, грубые голоса...
– А ты сам-то кто? Алешка-голубятник... Подумаешь, институт кончил... У тебя мама учительница, вот и кончил...
А они? С ними что будет?
– говорила Елена Васильевна, не глядя на мужа.
– Игорь! Сапрыкин!
– позвала она.
– Прости за несвоевременный вопрос, но скажи: почему ты вечно с уроков уходишь?
– А чего ухожу? Чего ухожу? Я просто не прихожу на них!
– Ну вот не любим мы всю эту учебу, - подхватил Игорев друг Сережа Лазарев.
– Не любим! Говорят, говорят, и пишут, и читают, и льстят, и ругают...
– Вызывают, двойки ставят, - в тон ему продолжал Костя Костромин. Авторитет в глазах девушек ущемляют, правда?
– Вот правда!
– горячо поддержал Костю Саша Медведев, Дон-Жуан.
– Вот почему всегда гуляют с девушками из другой школы, а не из своей? Не задумывались? Не задумывались?
– Нет, - сказал Каштанов серьезно, - над этой проблемой я не думал. Так почему же?
– А потому что авторитет двойками не подорван, вот почему!
– Да!
– сказал Костя Костромин.
– Вот именно!
А психика школьника очень чувствительна, правда, Саша?
Все рассмеялись, Костя обнял друзей и увел их от Каштановых.
В дверь позвонили, и на пороге появились еще два дружка - Володя Фокин и Роман Багаев. Каштанов подозвал Фокина, достал большую папку его акварелей и стал хвалить.
– Я, вообще-то, не очень понимаю, но мне нравится...
Особенно эта работа - избы, белесые столбы, разбитая дорога... И не в безвоздушном пространстве все, а в воздухе...
Воздух осенний чувствуется...
И тут Фокин показал себя, как потом говорила Елена Васильевна. Нет, он не нагрубил, не надерзил. Он крайне вежливо поклонился и попросил разрешения преподнести эту работу Алексею Алексеевичу.
Каштанов внимательно посмотрел на Фокина, словно никогда не видал его.
– Спасибо. А тебе не жаль с ней расставаться?
– Для вас - не жаль.
– Ты лучше бы сочинения не списывал, - в сердцах сказала Елена Васильевна.
– Между прочим, Елена Васильевна, я не списываю.
Я учу учебник. Или вы считаете, что в нашем советском учебнике не все правильно?
– с расстановкой, но нисколько не волнуясь, проговорил Фокин.
– Иди! Иди к ребятам!
– резко сказал Каштанов и отвернулся.
Каштановы долго молчали.
– Это он уже сейчас такой... А вырастет?
– проговорила Елена Васильевна.
– А вон дружок его. Роман Багаев, вон, смотри, Паше Медведеву жевательную резинку продает, да втридорога, я уверена... Нет, ты посмотри, посмотри... Что у него там из карманчика верхнего вместо платочка торчит? Не знаешь? Так я тебе скажу... Бумажка у него сторублевая... Хочешь посмотреть?
Каштанов вздохнул и сказал, что он с удовольствием посмотрел бы, потому что никогда не держал в руках сторублевой бумажки.
– Могу продемонстрировать... Позвать?
– Алена!
– сказал Каштанов.
– Ну что ты от меня хочешь? Вот сейчас, сегодня, я могу сердиться вместе с тобой, возмущаться, качать головой, обвинять всех и вся. А представь себе, что я соглашусь. Тогда что? Открою рот, скажу "да" - и вот я целиком отвечаю за этого Фокина и за Романа с его сторублевой бумажкой. Где он ее взял?
– Не знаю... Алеша, скажи "да".
– Нет!
– Скажи, Алеша, "да", - совсем тихо повторила Елена Васильевна.
– Нет! Нет и нет! И почему ты так настаиваешь?
Ведь я соглашусь, я и дома бывать не буду, с утра до вечера в школе! Об этом ты подумала? И книгу мою - в ящик, в самый дальний ящик - подумала? И стану я вроде пионервожатого, мальчишкой на побегушках у директора...
– Этого с тобой не случится.
– Как же не случится? Обязательно так и будет! Где урок сорвут, где украдут, где напьются, всё на меня: "Паачему слаба воспитательная работа? Па-ачему?"
"Точно, именно так и будет", - подумала Каштанова и выложила свой последний и главный аргумент:
– Ты, Алеша, неправ. Идти в воспитатели, не идти в воспитатели - ты решаешь так, словно речь идет о твоей или моей судьбе.
– А на самом деле?
– А на самом деле речь идет об их судьбе... Ты iix судьбу решаешь сегодня, - показала Каштанова на ребят.
– Но больше я ни слова. Больше мы об этом ни слова.
Каштанова поднялась и ушла в другую комнату, где Андрейка демонстрировал всем желающим удивительное свое свойство: если его дергать за волосы, даже изо всех сил, то ему совсем не больно. Его уже вся школа за волосы дергала, весь второй класс и четвертый, и даже один семиклассник дергал, а ему не больно.