Вчера-позавчера
Шрифт:
Старики, любящие и знающие каждый камень и каждый угол в Иерусалиме, рассказывают, что место это собирался купить один еврей, но не сошелся с хозяином участка по вопросу ширины улицы. Покупатель утверждал, что должно быть шесть футов, чтобы два верблюда, нагруженные мешками и идущие навстречу друг другу, смогли разойтись, а продавец говорил, что хватит с него ширины для одного нагруженного верблюда, т. е. трех футов. Один не уступил, и другой не уступил, вот и был продан этот участок, как и три соседние с ним, — русским. А евреи того поколения теснились внутри стен, в арабских переулках, без луча солнца и без клочка зелени, портили свои глаза без света и терзали свои тела духотой, без глотка свежего воздуха, мирясь со своими мучениями и утешаясь будущим, когда будет возвращена Эрец Исраэль евреям и каждый еврей будет жить в доме, убранном, как царский дворец. А если было у еврея немного денег, он снимал себе дом у иноверца и покупал себе право на владение. Каким образом? Идет он к уважаемым горожанам, и там оформляют ему письменный договор на право владения домом и двором. Сдает он на своем дворе тут — часть квартиры, и тут — угол, и берет плату по цене, принятой в Иерусалиме. И любого из тех, кто захочет аннулировать договор, оттого что уже выросли цены на жилье, преследуют и презирают. А почему же растут цены на жилье? Потому что народы хотят проглотить еврейский народ и потому что домов в городе — мало. Так вот, владельцы этих договоров рассматривали себя как хозяев жилья в силу соглашения, заключенного при участии уважаемых жителей Иерусалима, которым была дана власть от лица администрации Стамбула.
А как поступали народы мира? Покупали дома, и дворы, и участки земли, и строили там дома, и давали каждому из своей общины, не важно, бедному или богатому, квартиру даром, кроме домов, построенных для паломников и стоявших целый год пустыми. И еще и еще приобретали они земли в городе и за городом. Как-то раз решила армянская церковь купить участки земли, но не было у нее денег. Взяли армяне ссуду в сорок тысяч лир золотом из государственной казны. Когда подошел срок уплаты, отправился патриарх в Стамбул и договорился с властями, чтобы те взимали с каждого мужчины один грош в год сверх налогов. Не прошло трех-четырех лет, как они освободились от долга. Так армяне купили себе юго-западный край Старого города, кроме полей и виноградников вне города, а на деньги, вырученные от евреев за съем квартир и лавок, купили себе еще участки земли и построили на них дома и магазины. И греки купили себе северо-западный край города, кроме полей и виноградников вне города, а на деньги, вырученные от членов других общин за съем квартир и лавок, купили себе еще участки земли и построили на них дома и лавки, опоясавшие Иерусалим. И русские купили себе тот самый земельный участок и построили для себя церковь, и дома для своих священников и монахов, и дома для паломников, которые приходят каждый год из России поцеловать прах могилы своего Спасителя.
И все еще жили евреи внутри стен в тесноте и давке в маленьких дворах, снятых у арабов; и каждый двор полон этажей; и в каждом этаже полно жилых помещений; и не в каждом помещении есть окна, но в одно помещение проникает свет через трубу в потолке, а в другое — проходит свет через отверстие над притолокой или через открытый вход во дворе; а там — колодец с водой и возле него стирают женщины белье; а внизу, на нижнем дворе — отхожие места, которые чистят не чаще, чем раз в несколько лет. И все еще можно было купить дом за мешок риса, но не нашлось евреев в городе, кроме одного, купившего дом для себя лично. И когда прибывали новые репатрианты, то не было у них места приткнуть себе голову, и они ночевали на улице, пока не находили кров в недостроенном арабском доме. Стал Иерусалим искать выход из положения. Вложил Господь в души евреев идею выйти за пределы стен, купить землю и построить дома. Но трудно было евреям, финансирующим колели, вкладывать деньги в дерево и камни, тогда как необходимо было кормить бедняков и нищих. А тот, кто не боялся за бедняков, — боялся за себя, ведь на дорогах вне городских стен было крайне опасно; кроме Русского подворья, не было там ни одного заселенного места, и, когда запирали на ночь городские ворота, каждый, кто оказывался по ту сторону стен, становился легкой добычей. Те, кому своя жизнь была дороже строительства Иерусалима, остались на своих местах. Те, кому строительство Иерусалима было дороже жизни, вышли за стены города, и купили себе землю, и построили себе семь домов, дом для каждого из семи, и назвали свой квартал Нахалат-Шива [43] потому что было их семеро. Это — семь первых домов за стенами, не считая домов Йегуды Туро и домов Моше Монтефеори [44] , построенных за десять лет до них.
43
Дословно: наследие семерых.
44
Йегуда Туро — итальянский филантроп. Моше Монтефеори — английский банкир итальянского происхождения, миллионер.
Семь домов этих… не выделяются они ни высотой, ни красотой, но особое достоинство есть у них: они расширили границы Иерусалима и защитили город; обычно жители Иерусалима не выходили из городских ворот наружу, кроме дней Песаха, когда принято было обходить городскую стену. Когда был построен квартал Нахалат-Шива, они начали выходить также и в другие дни, чтобы проведать своих братьев, жителей Нахалат-Шивы. А в первый день каждого месяца женщины, не выполняющие никаких работ в эти дни, выходят группами, одетые в субботние одежды. И их родственники, и родственники их родственников, сопровождают их; выходят они из Яффских ворот и минуют арабское кафе, поднимаются на холмы и спускаются в низины, пока не достигают Нахалат-Шивы. И по дороге они удивляются снова и снова, что Иерусалим, даже разрушенный, воскрешает душу. Говорит один другому: «Если бы я удостоился, построил бы себе здесь дом». И товарищ его отвечает: «Попросим милости Всевышнего, чтобы мы удостоились». Не прошло и семи-восьми лет, как был заложен квартал Меа-Шеарим, была куплена земля и построены там сто домов для ста семей. На них смотрели другие и поступали так же, и как делали те, делали другие. Прошло немного времени, как Иерусалим был опоясан новыми еврейскими домами.
Стоит Иерусалим подобно орлу, несущему птенцов на своих крыльях. Есть кварталы только для ашкеназов, есть кварталы только для сефардов и есть кварталы, где ашкеназы и сефарды живут вместе. Есть районы, жители которых — йеменские, или грузинские, или марокканские, или иранские евреи, а есть районы, где несколько общин живут вместе. Есть такие кварталы, жители которых за грехи наши вышли из еврейского народа и многие из них были тогда младенцами и не помнят своего прежнего имени. Но нет такого квартала, чтобы не было там синагоги, а в некоторых местах — нескольких синагог, и открыты там школы, и ешивы, и бейт мидраши и все, что нужно еврею для тела и для души. Как только расширился Иерусалим, потерял свое значение договор о праве на владение, и все вложенные в это деньги оказались напрасными. Зато построенные дома существуют, и стоят, и даже расширяются; одни — добавляют комнату, а другие — пристраивают мансарду; эти — две комнаты, а те — два этажа, и уже не говорит человек: тесно здесь, не могу я поселиться в Иерусалиме.
Вернемся к Ицхаку. Он посидел немного, и прошла его усталость. Пошел и спустился в Нахалат-Шиву. Увидел большой дом, самый высокий изо всех домов. Подумал, дом это полон квартир, может быть, есть тут комната для меня? Пойду и спрошу. Вошел туда и нашел свободную комнату. Решился и заплатил за съем.
Часть третья
ИЦХАК ПОКУПАЕТ СЕБЕ КРОВАТЬ
Тот дом, где Ицхак нашел себе квартиру, назывался домом выкреста, по имени хозяина дома, поменявшего свою веру. Домов много было у него, у этого вероотступника, и этот — один из них. Все эти дома он унаследовал от своей жены, англичанки, которая приехала со своей дочерью из Лондона, чтобы жить в Иерусалиме, городе их Спасителя. Он был высокий, дородный человек и писал понемножку. Несмотря на то что он говорил про себя, что он верует в универсальную религию, сам он сомневался в том, что хотя бы один еврей верит в то же самое. И когда приходил к нему еврей с решением креститься, он спрашивал его: «Зачем ты хочешь изменить своей вере?» Если говорил тот ему, что он беден и не может прокормить себя, то давал ему деньги и еще добавлял денег на дорогу в Лондон, чтобы он поехал туда и там еще раз окрестился и еще раз получил бы плату за это. А если тот говорил ему: «Я из убеждений хочу поменять свою веру», — кричал на него, и делал ему выговор, и говорил: «Иди и расскажи это гоям, я не верю тебе!» Так он рассказывал нам, чтобы понравиться нам, а христианам он рассказывал иначе, чтобы понравиться им. Тот, кто отчаялся понравиться Всевышнему, старается понравиться людям. Но кого не любит Всевышний, того не любят люди. Евреи — за то, что он отрекся от своего народа и от своего Бога, а христиане — потому что не верили ему. Так как верующие люди отказываются жить у выкреста, он вынужден был сдавать квартиры по дешевке и не настаивал, как это было принято в Иерусалиме, чтобы жильцы платили ему за год вперед.
Весь дом — заселен. Внизу лавки, и склады, и погреба, а над ними комнаты со входом со двора, и железная галерея окружает их в виде замкнутой буквы «мэм». И семьи, и одиночки, мужчины и женщины, живут там. Есть — люди интеллигентных профессий, а есть — без определенных занятий, но готовые делать все. Есть среди них художники и писатели, и есть среди них люди, вращающиеся в этих кругах. И живут там мастерицы шляпных дел и портнихи, руки которых заняты ремеслом, а сердца жаждут чего-то иного, сами не знают чего. Комната Ицхака была выделена из квартиры учителя, жившего с женой, детьми и племянницей, дочкой сестры его жены, про которую мы ничего не знаем, так как он следит, чтобы никто не имел с ней дела, кроме него. У комнаты Ицхака есть отдельный вход. Отдельный вход… — есть в нем и преимущество, и недостаток. Преимущество в том, что жилец не зависит от других жильцов, приходит, когда хочет, и уходит, когда хочет, и нет у него никаких дел с соседями. Но оттого, что нет у жильца никаких дел с соседями, он будет одинок, в особенности если он не художник и не писатель. На Ицхака, простого маляра, соседи не обращали внимания и не старались с ним познакомиться, тем более что он был — из Галиции, а они — из России. И он тоже не спешил сблизиться с ними. Эта комната, как и все другие съемные комнаты в Иерусалиме, была пустая, не было в ней ничего, только четыре стены, и потолок, и пол, и дверь, и окно. Так как не привез Ицхак с собой из Яффы ничего, кроме постели и личных вещей, должен был он купить себе кровать, без которой нет комнаты. Итак, пошел он в город покупать себе кровать.
День пылал как печь, и солнце кипятило весь мир, и весь мир — желтый и сухой, как этот воздух, стоящий между небом и землей, и как эта пыль, липнущая к телу человека, и садящаяся на его глаза, и забивающая ему уши, так что он ничего не видит и не слышит, только какое-то едва слышное жужжание, иссушающее душу и навевающее скуку. С каждым шагом силы его тают, и тело теряет влагу, и язык — как глина. Только одни ноги его еще как-то тащатся. Итак, потащили его ноги, пока не привели в Меа-Шеарим.
Подобно городу в городе раскинулся Меа-Шеарим внутри Иерусалима. Нет там ни цитаделей, ни дворцов, ни парков, ни садов — и ничего иного, приятного глазу. Но тем не менее достоин Меа-Шеарим благодарности, ведь если бы не этот район, теснились бы мы между стен и не нашли бы себе крова ни мы, ни наши дети. Когда стало ясно, что сыны Исраэля прибывают изо всех стран, а сыны Ишмаэля [45] вздувают из года в год цены на жилье, собрались сто влиятельных жителей Иерусалима и создали кооператив с целью постройки для себя домов за стеной. Купили себе в долине огромный, просторный участок земли в тридцать тысяч футов. Вырыли колодцы, построили дома, построили синагоги и бейт мидраши, хедеры и ешивы, баню и магазины — все, что необходимо еврею для тела и для души. Вначале хотели они посеять пшеницу и насадить деревья, приносящие этроги [46] ; чтобы человек мог собрать со своего поля пшеницу, и изготовить себе мацу, и сорвать себе свой этрог; однако в Иерусалиме — особая святость, не разбивают в нем садов и плантаций и не сеют и не пашут из-за зловония, ведь засеянные поля нуждаются в навозе, а от навоза поднимается зловоние. Посовещались люди друг с другом и не стали ни сеять, ни сажать.
45
Сыны Ишмаэля — мусульмане.
46
Этрог — плод из семейства цитрусовых, применяемый в ритуальных целях в Суккот.
Одиноким бобылем стоял квартал этот, Меа-Шеарим, в пустыне Иерусалима. От Яффских ворот и до Меа-Шеарим не было ни одного дома, кроме семи домов в Нахалат-Шиве и зданий на Русском подворье. Десять домов было построено в Меа-Шеарим поначалу — комната и прихожая для всей семьи. И всю ночь горела свеча в каждом доме — из страха перед разбойниками и грабителями, и один из членов семьи не спал всю ночь и учил Тору, ведь Тора защищает и спасает. Через несколько лет пришли сюда остальные члены кооператива и построили себе дома. Стал квартал Меа-Шеарим многолюдным. И вокруг него тоже стали подниматься дома, и казалось, что растворится он в Иерусалиме. Но он остался сам по себе и не смешался с соседями. И теперь все еще стоит городом внутри города.