Вчера-позавчера
Шрифт:
Свалился он и закрыл глаза. Увидел, что вода все прибывает, и все пространство вокруг наполняется водой, и между ним и водой расстояние не больше двух, трех бросков. Собрал он все свои силы и направился навстречу воде. Отказали ему ноги и опрокинули его. Разозлился он, и укусил свои ноги, и заорал на них, чтобы те встали, а если нет, не оставит он от них ничего и раздавит, как лепешку навоза.
Были ноги его изранены и не могли стоять. Тогда стал он прыгать, как курица, И как лягушка скакать, И извиваться, как змея, И бросаться вперед, как стрела, И катиться, как козел отпущения.Вдруг он понял, что нет тут воды, а есть только миражи, вроде источников с водой и рек, которые встают перед человеком в пустыне. Бросился на землю и сказал: «Дураком был тот, кто верил своим глазам. Теперь, даже если предстанут перед нами четыре главные реки мира, не сдвинемся мы с места». Осмотрел свои ноги, и зализал их раны, и извинился перед ними, и пообещал привести их в одну из лощин под «Бецалелем», на которой растут целебные травы. Он еще возится со своими ногами, как вдруг видит перед собой водный поток. Напрягся и прыгнул в него. А поток тот зеркалом был, вроде тех, что висят в парикмахерских. И когда он бросился в него — ударился, и поранился, и переломал себе ребра. Утром был пес поражен: что это, ведь всю ночь он лежал, почему же кости его переломаны? Пытался он расслабиться и не мог. Вытягивал свои ноги, и не вытягивались они. Закрылись его глаза, и задремал он снова. Увидел во сне, что бежит, как бежал всю ночь, только ночью он бежал вслед за водой, а теперь бежал и не знал, куда бежит. Похоже было, что двойник того же сна приснился ему, а может, какой-то другой сон. Проснулся он и залаял, залаял и проснулся. Высунул язык и осмотрелся кругом. Потом приподнялся и пошел туда, куда собирался пойти, то есть к домам Урии Штайна, где миква — есть, а собак — нету. И ему повезло, что не попался ему навстречу еврей и не увидел надпись на нем. Потом попалась ему навстречу компания хасидов. И ему повезло, что они не заметили его; возвращались они с праздничного застолья, и перебрали малость, и были озабочены проблемой, куда поставить ноги, не поскользнуться бы и не свалиться в ямы и канавы. Потом попался ему навстречу старик. И ему повезло, что тот старик слепой был. Потом попался ему навстречу молодой человек. И ему повезло, что тот молодой человек считал, что не надо ни на что смотреть в этом мире. Потом попалась ему навстречу госпожа одна, еврейка. И ему повезло, что не умела она читать без огласовок. Когда он увидел, что никто ничего не говорит ему, вообразил, что исчез его порок и больше нечего ему бояться. Задрал нос, как будто весь мир теперь полюбил его.
66
Ребенок, родившийся от прелюбодеяния замужней еврейки.
И как только бросился пес бежать, оказался возле домов эфиопов. Остановился там, как заколдованный, всегда купол их церкви был черным, а сегодня выкрасили его в голубой цвет. Наконец оторвал свои ноги от земли, и свернул на кривую улицу, и миновал дом Бен Йегуды, и улицу консулов, и, видимо, собирался пойти в Русское подворье, а оттуда в город через Новые ворота. Воспротивились его ноги и привели его на улицу Яффо. Но тут вдруг они поссорились, две из них хотели направиться к Махане Йегуда [67] , одна — к Суккат Шалом, а одна — ни туда и ни сюда, и каждая ругалась со своей товаркой и говорила: «Так хочет наш хозяин, по его воле я иду». А тем временем они сидели без дела. Проехала мимо повозка, и увидел возчик пса. Взмахнул кнутом и вытянул им пса. И если бы лошади не рванули, он бы еще добавил ему. Очнулся пес и взвыл. Услышали его ноги и перепугались. Рванули все вместе и помчались, пока не иссякли их силы и не остановились они возле школы, принадлежащей обществу «Все евреи — товарищи».
67
Главный рынок Иерусалима.
Взглянул пес на школьные ворота и увидел две руки, пожимающие друг дружку в знак любви и дружбы. Почувствовал он зависть, позавидовал он этим существам, людям, чьи руки не покидают одна другую, и вздохнул о самом себе, преследуемом и гонимым ими. И не знал этот глупец, что перед лицом ненависти и гонений все равны, и люди и собаки. Сидит он у ворот школы, виляет хвостом и думает: здесь изучают всякие науки, может быть, здесь объяснят мне, за что меня ненавидят? Душа его истосковалась по знанию, и сердце его жаждало истины. Но он умел себя вести и не лез напролом, а растянулся на пороге дома и ждал, когда начнут выходить учителя. И говорил себе: «Спокойно… Спокойно…» И пока он сидел так, прояснились его мысли — и подумал пес, что, быть может, это несчастье пало на него от рук хозяина влажного инструмента, ведь до того, как прикоснулись к нему руки того человека, никто его не преследовал и не гнал? Припомнился ему день, когда он забрел в Бухарский квартал и увидел тот самый влажный инструмент, который капал прохладной влагой, вспомнил он, как ударил его хозяин инструмента ногой, а также все несчастья, что посыпались на него с той минуты и далее. Вытянул он свою шею и заложил голову за спину, как привык делать, выкусывая блох. Увидел на спине своей какие-то знаки. Догадался, что эти знаки дело рук хозяина инструмента. И так как он был спокоен и уравновешен, не завопил и не всполошил миры, но втянул в себя поглубже воздух и сказал: «Все, что ни делается — к лучшему. Если бы не заставили меня бежать из миквы, я бы уже окунулся и все эти знаки стерлись бы, теперь, раз изгнали меня из миквы и не окунулся я, могу я узнать правду». И снова закинул он голову назад, чтобы понять, что это за знаки и что это за правда. Однако все его старания были напрасны, ведь он не умел читать. Был он поражен: посмотрите только! Каждый, кто видит меня, знает истину, заключенную во мне, а я, владелец этой самой истины, не знаю, какова она! Залаял он громко и протяжно: «Гав! Гав! Гав! В чем истина?» Он еще гавкает, но уже затолкал в пасть язык и прикрикнул сам на себя: «Дурень, закрой свой рот, чтобы не обнаружили тебя люди. Подожди, пока выйдут учителя и откроют тебе правду».
Не успел прозвенеть звонок, как вышел директор. Бросился пес ему навстречу, и лизнул его трость, и посмотрел на этого господина умоляющим взглядом. И хотя этот господин был надушен таким одеколоном, запах которого собаки не переносят, заставил пес свой нос не обращать на запах внимания и вытянулся перед господином, как простолюдин, протягивающий письмо грамотному человеку в надежде услышать, что написано в нем, и шепчущий при этом: «Прошу тебя, господин, взгляни, что написано тут». Увидел директор еврейские буквы. Вытащил очки и приблизил их к глазам и начал читать, как привык, слева направо. Составил слоги и соединил один с другим и прочел: «Балак» [68] . Поразился он учености жителей Иерусалима, которые так хорошо знакомы со святой историей. Жители Иерусалима — знатоки Пятикнижия, им известно, что был такой злодей Балак, и они называют своих собак его именем. Погладил он собаку по голове и позвал: «Балак!» Услышал пес, что называют его Балаком, и удивился, но не обиделся. Раз так, и мы тоже можем называть его — Балак. А как его звали на самом деле? Быть может, было у него имя, да забылось, а может быть, не было у него имени; вот, например, в некоторых общинах есть такой обычай: если у кого-нибудь не выживают дети, то не дают ребенку имя, чтобы запутать ангела смерти, дабы не знал он, что есть такой-то человек с таким-то именем. Вильнул Балак хвостом и сказал: «Это — то, что я говорил. Не пришла та беда на меня иначе, как от рук других людей, от того пустоголового, что пометил меня. Только неужели оттого, что какой-то болван написал на мне нечто, заслужил я, чтобы преследовали меня?»
68
Прочитанное слева направо, с ошибкой, ивритское слово «калаб» (собака).
Есть неразрывная связь между правдой и искателями правды. Все, кто хотят знать правду, хотят знать ее до конца. Так и Балак. С тех пор как он занялся поисками истины, он не удовлетворялся частичным знанием, а хотел понять все до конца. Он стоял, и терся о ноги директора, и взывал: «Гав! Гав! Гав мне объяснение этого, гав мне всю правду!» Вышел служка и увидел собаку и надпись на ней. Закинул ноги за плечи и пустился наутек. Сказал Балак: «Он знает правду, но что мне делать, если он сбежал с ней?» И все еще был Балак далек от истины, но в любом случае поиски были небольшим утешением для него в его горе, как пишет поэт:
Да будут благословенны поиски истины. Ибо они — утешение мое В то время, когда я сломлен страданиями, Ведущими меня к гибели.Часть шестнадцатая
СТАРЫЕ И МОЛОДЫЕ
За все то время, что плыл Ицхак со стариком на корабле, не сблизились они друг с другом из-за разногласий между ними и из-за различия в целях путешествия, ведь один совершал алию, чтобы строить страну, а другой совершал алию, чтобы лежать в ее земле. Когда встретились они спустя годы в Иерусалиме, то потянулись друг к другу. Нечего говорить об Ицхаке, который был абсолютно одинок и жаждал дружеского общения, но и старик, живущий в своем доме со своими детьми, тоже потянулся к нему. Если бы они встретились сразу, вскоре после своей алии, они вели бы себя друг с другом так же, как и на море, но время, разделяющее близких, сближает далеких. С течением времени изменил Ицхак некоторые из своих воззрений, то же самое произошло и с реб Моше-Амрамом. Убежден был реб Моше-Амрам, что Эрец Исраэль вся целиком состоит из синагог и бейт мидрашей, и все ее жители знают Бога, а на деле полно здесь бездельников и склочников, наполняющих Эрец ложью и фальшью. И если есть бескорыстные люди, как рабби Файш, его зять, так ведь не всегда прекрасная цель оправдывает средства.
Но дело не только в этом. Пока жил реб Моше-Амрам в изгнании и урывал часок-другой для занятий Торой, Тора была для него отрадой. Как только удостоился чести поселиться в Иерусалиме и получил возможность сидеть целыми днями над Книгой, пропал у него вкус к занятиям Торой. Начал обращать внимание на то, о чем говорят люди. Вначале поражался их речам, потом они стали меньше значить в его глазах. Под конец почувствовал к ним отвращение. Не говоря уж об отлучениях и преследованиях, но и методы распределения халуки — основы существования Иерусалима, и тайны финансирования колелей, и источники доходов администраторов, и управляющих, и бухгалтеров, и старост, из-за которых ссорится весь Иерусалим, — все это не нравилось ему, и он не желал знать этого. Большинство деловых людей, которые всю свою жизнь занимались полезной деятельностью, не видят смысла во всем том, что так занимает бездельников. Но из любви к Всевышнему и из преклонения перед Иерусалимом он держал рот на замке. Когда появился у них Ицхак, этот молодой человек, который кормится трудом своих рук, он потянулся к нему всем сердцем. И когда прошло несколько дней, а он не пришел, сказал реб Моше-Амрам жене: «Что это, Дыся, наш парень не появляется у нас?» Сказала она: «Жаль, что не пригласили мы его заходить». Сказали они оба: «Заслужил он, чтобы приблизить его». Вернулся реб Моше-Амрам к разговору: «Вот ведь, все те дни, что он плыл с нами на корабле, он не нравился мне, а теперь меня влечет к нему». Сказала Дыся: «А я с первого взгляда поняла, что он порядочный парень». Сказал реб Моше-Амрам: «Доброта твоя опередила твой разум». Сказала Дыся: «И разве можно не пожалеть его? Молодой человек живет в чужой стране один, без родных». Сказал реб Моше-Амрам: «Постыдилась бы ты, Дыся, называть Эрец Исраэль чужой землей, но в любом случае доля истины есть в твоих словах. Нет у него здесь ни единой родной души. Хуже того, он не женат. Помнишь ты, Дыся, как он хвалился и говорил, что друзья — все евреи, тем более в Эрец Исраэль. Где его друзья?»