Вчера-позавчера
Шрифт:
Все те годы, что Ицхак жил вне Эрец, он соблюдал законы субботы, и накладывал тфилин, и молился каждый день по заведенному порядку. Когда он совершил алию в Эрец Исраэль, повесил тфилин на гвоздь и сбросил с себя остальные заповеди, не соблюдал субботу и не молился. Ушел от него страх перед отцом — ушел от него страх перед Отцом Небесным. Молод был Ицхак и не задумывался сильно о Создателе, как большинство наших товарищей в те времена. Поднялся он в Иерусалим и начал меняться. Иногда самостоятельно, а иногда с помощью других, как, к примеру, когда он работал в доле с иерусалимскими малярами. Когда наступало время полуденной молитвы и вставали маляры на молитву, оставлял также и он свою работу и молился вместе с ними, а если он ел вместе с ними хлеб, присоединялся к ним и произносил благодарственную молитву.
Маляры эти, его коллеги по ремеслу, обычно приглашали Ицхака на каждое торжество в их доме. Эти люди, которые тянут из себя жилы ради мизерного заработка и вся жизнь которых — нужда и мучения, как только бывает у кого-нибудь из них праздничная трапеза, становятся другими людьми, полными радости. Собираются двадцать-тридцать человек в тесной квартирке, и расстилают скатерть, и ставят бутылку красного вина, и бутылку водки, и немного фисташек и семечек, и ломтики медового пирога из муки грубого помола, и кусочки арбуза. А в зимние дни украшают стол апельсинами из Яффы, знаменитыми своей величиной, и апельсинами из Иерихона, знаменитыми своей сладостью. Наливает себе каждый немного вина и отпивает немножко. Поздравляет виновника торжества и всех гостей и отламывает себе маленький кусочек пирога, но не съедает его тут же, а кладет рядом со своим стаканом, дабы видел хозяин дома, что он ест и наслаждается его трапезой. Если он умеет петь, он поет нигун; если он весельчак, шутит и рассказывает смешные истории, которые все любят; а если он учеиый человек, рассказывает интересную новость или дает небольшой драш к недельной главе из Торы или к отрывку из Пророков, который читают на этой неделе, а завершает он свой драш гематрией, связанной с виновником торжества.
От слов Торы переходят они к рассказам о людях Торы, о первых раввинах Иерусалима, чьи молитвы предотвращали несчастья, и отклоняли запреты, и вызывали дожди, так что другие народы поражались и склоняли перед ними голову. И это не удивительно: каждого, кто освящает себя и в самом деле боится Бога, и вся его деятельность — ради имени Благословенного, каждого — Всевышний любит и рад исполнить его желание, как мы читаем в псалме: «Желание боящихся Его исполнит Он». Так наш учитель Клонимус, чудотворец, служил своему народу до такой степени, что даже нарушил субботу, за что полагается избиение камнями, поэтому повелел этот праведник каждому, кто увидит его могилу, забрасывать ее камнями, и до сих пор мы видим на его могиле груду камней. И казалось бы, прошло так много лет — должна была эта груда подняться до небес, но наверняка спускаются с небес и забирают те камни. От этих первых наших учителей переходят они к рабби Ор Хаиму и к знаменитым каббалистам, похожим на ангелов служения. А иногда говорят они об Иерусалиме: не покидает его Божественное Присутствие ни на миг, и, хотя разрушен Иерусалим, всегда это Божественное Присутствие ощущается у Западной стены; и хотя стоит стена одиноко в своей святости, все действия иноверцев и все их мерзости не оскверняют ее. А некоторые гости рассказывают о том, что не подходили евреи к Западной стене в обуви, но снимали ее и оставляли в отдалении, не так, как в наше время, когда подходят к ней в башмаках. Наши предки, более близкие к трагедии разрушения Храма, поступали, как поступают в семь траурных дней; мы, более близкие к избавлению, считаем, что этот обычай устарел. И когда говорят они о старых временах, то рассказывают о страшных небесных знамениях, которые появлялись в небе Иерусалима до 5600 года от сотворения мира и побуждали душу каждого к раскаянию.
Больше всего любили они рассказывать о деяниях своих отцов и дедов, о том, как скитались те год, и два, и три, пока не удостаивались подняться в Иерусалим. Были среди них богатые люди, жившие раньше в больших и добротных домах, но оставили они все свое добро за пределами Эрец Исраэль, и уехали, и поднялись в Иерусалим; и довольствовались куском черствого хлеба; и жили в грязных развалинах, которыми брезговали даже собаки; и были счастливы, как если бы жили в царском дворце только потому, что удостоились жить в Иерусалиме. И если видели они красивый дом, то плакали и говорили: «Иерусалим! Иерусалим! Как же ты снял свои траурные одежды и надел красивое платье?» И были среди наших отцов и дедов знаменитые раввины, великие в Торе, но, поднявшись в Иерусалим, они скрывали свое имя, потому что не хотели получать что-либо от венца Торы в доме обитания Торы; сидели они на рынках города, как шорники и сапожники с тфилин на лбу и на руке, и кормились своим ремеслом, которому учились тайно за границей ради Иерусалима, и никто не знал об их величии, пока не попадал туда человек из их города и не узнавал их. Тогда заставляли их раввины Иерусалима оставить ремесло и заняться святым делом. Но, и оставив свое ремесло, они не приглашали мастерового к себе домой, но делали все своими руками из уважения к ремеслу, и сыновьям своим наказывали быть ремесленниками, ведь ремесло кормит мастера. И когда пробуждались и загорались души слушателей от рассказов о деяниях их отцов, святых людей, вставал один из гостей, и сбрасывал с ног башмаки, и садился на землю, и читал горестные, траурные стихи: «Человек… создан он из праха…» и «Плавает душа наша в пыли, прилипла плоть наша к земле…». И пока один еще сидит и плачет, уже встает другой и пускается в пляс, напевая радостный нигун: «Мы — народ Твой, и Ты — Бог наш!», и все гости помогают ему, одни поют, а другие хлопают в ладоши, пока не наступает час молитвы, и все молятся и расходятся по домам.
Особенно волновали Ицхака часы кануна субботы, когда в городе замирает деловая жизнь и на все ложится отблеск субботнего света. Это — тот самый субботний свет, чье сияние отбрасывает свой отблеск даже на испорченные поколения. Солнце еще не закончило свой путь по небосводу, но внизу под небесами, на земле, большие перемены уже заметны. Что-то изменилось в атмосфере, и некое подобие радости, скрытой от глаза, ощущается в пространстве. Все магазины заперты и все будничные дела прекращены. Улицы Иерусалима опустели от повозок, и Святая Земля погрузилась в молчание. Колесо не визжит, и кнут не свистит. Все кругом замерло, и святая тишина сливается с молчанием города. В эти минуты выходит старенький служка из большой синагоги раббана Йоханана бен Закая [60] и объявляет: «Пришло время зажигания свечей!» Тут же вскакивает один из обитателей богаделен на горе Сиона и поднимается на крышу высокого дома и трубит, чтобы предупредить народ о субботе. Спешит хасид из садигорских хасидов и поднимается на конек крыши большой синагоги «Тиферет Исраэль» [61] , и медная труба длиной в два локтя у него в руках, и он трубит. На звук трубы выходят люди из других синагог и поднимаются на крыши и трубят, пока их не услышат по ту сторону стен. Выходят ешиботники в субботней одежде и поднимаются на крыши высоких домов в Новом городе с большими колокольчиками в руках и звонят, чтобы объявить, что пришло время зажигания свечей. И в каждом доме, и в каждом дворе спешат с приготовлениями к наступлению субботы. Одни пробуют субботние кушанья — «пробующие их удостоятся долгих лет жизни», другие проверяют свою одежду, не забыли ли они какую-нибудь вещь, которую запрещено переносить в субботу. Одни торопят своих маленьких детей, чтобы те приготовили молитвенники с субботними молитвами, другие наливают масло в стеклянные светильники. Одни добавляют красное вино в масло для красоты, другие накрывают на стол и надевают субботнее платье. Исчезли раздраженные лица, и всюду слышится доброжелательная и негромкая речь, и из каждого дома и из каждого двора видно сияние множества свечей, и весь город, весь целиком, похож на дворец, украшенный свечами и фонариками. Тут горит светильник, а тут керосиновая лампа. Тут — плошка, полная оливкового масла, а тут — белые тонкие свечи. Здесь — две свечи в память «помни и храни…» и в память двух скрижалей завета, а здесь — десять свечей в память десяти речений. Здесь — семь свечей по числу семи дней творения, а здесь — двенадцать свечей по числу двенадцати колен Израилевых. Здесь — столько свечей, сколько домочадцев, а здесь — бесчисленное количество свечей. Есть дома и дворы, где не увидишь света свечи ни в одну из ночей, но приходит суббота — весь дом светится. Есть женщины, которые каждый раз в канун субботы перед зажиганием свечей опускали у себя дома монету в копилку для пожертвований, говоря при этом специальную молитву; теперь они сами кормятся от этой копилки, подобно тем, кто положил свои деньги в надежное место и берет их в час нужды. И уже весь Иерусалим отдыхает от своих трудов, и из каждого дома, и из каждого двора выходят старые и молодые в субботней одежде, и лица их светятся субботним светом. Люди… в обычные дни весьма невысокого о себе мнения… похожи в этот час на знатных особ. Исчезли сердитые лица, и все глаза лучатся светом. Одни направляются в синагоги и бейт мидраши, а другие идут к Западной стене. Одни идут степенно, а другие спешат почти бегом, и их красочные разноцветные одеяния подметают камни Иерусалима и одевают иерусалимские улицы в бархат и атлас. В этот час небо наверху расцвечено чудной гаммой красок или потому, что субботние одеяния отражаются в нем, или субботние одеяния так прекрасны, оттого что небесное сияние отражается в них с наступлением субботы.
60
Раббан Йоханан бен Закай — один из величайших мудрецов Мишны первого века, переживший разрушение Храма и основавший знаменитую ешиву в Явне.
61
«Тиферет Исраэль» — «Краса Израиля», синагога, построенная в 1857 г. р. Нисимом Беком и названная в честь его учителя, одного из глав хасидизма, рабби Исраэля из Ружина. В 1948 г. была разрушена арабами.
Много раз шел Ицхак, наш товарищ, следом за идущими на молитву, пока не приходил к Западной стене, и не стоял, и не восклицал вместе со всеми: «Возблагодарите Господа, ведь Он добр, вечна милость Его», как если бы и он тоже удостоился того милосердия, которое дарит Господь, Благословен Он, соблюдающим его заповеди.
Как прекрасен приход субботы у Западной стены! Эти святые камни, чья святость светила нам в ночи изгнания, принимают на себя добавочную святость субботы — субботы, освящающей святой народ Израиля; и благодаря тому что народ этот будет «помнить и хранить субботу», заслужит он избавление. По памяти или глядя в молитвенник, стоит Ицхак и молится. Иногда душа его тянется к простым и задушевным нигунам митнагедов, а иногда — к хасидским нигунам; то — к воодушевляющим нигунам хасидов, в сердцах которых — страх перед Всевышним, то — к пламенным нигунам хасидов, молитва которых — само пламя огненное. И в каждом ни-гуне и нигуне звучит в сердце Ицхака его собственный нигун, нигун его родного города. В этом возвышенном состоянии духа освобождается Ицхак от своего чувства вины и кажется себе безгрешным ребенком, чистым от всякого порока, как в те давние прежние дни, когда он был мальчиком, таким же, как и все мальчики его города, и святая суббота в Иерусалиме делает его еще чище. Как прекрасен свет милосердия для страждущей души!
Но милость эта не вечна, ведь милосердие Всевышнего открывается ненадолго, в особенности для человека, который не заслуживает, чтобы свет милосердия этого светил ему без перерыва. Как бы мы ни старались защищать Ицхака, должны мы сказать, что он был не лучше остальных наших товарищей. Что мы можем еще сказать, все мы ищем добро, да только то, что мы ищем, вовсе не есть истинное добро. Это требует пояснения, и я попробую объяснить.
Когда мы в детстве учили Тору, мы знали, что все, что написано в Торе, вечно. И каждый человек, принадлежавший к нашему народу, стремился только как можно лучше исполнять заповеди и как можно больше делать добрых дел, о которых сказано в Торе. Со временем попали в наши руки другие книги и мы прочитали в них то, о чем не имели представления. Вошло сомнение в наши сердца. А раз уж мы впустили в свой дом сомнение, то начали пренебрегать заповедями. И если выполняли часть из них, делали это, чтобы не возбуждать гнев родителей. Когда же совершили мы алию в Эрец Исраэль и освободились от отцовских уз, сбросили с себя узы Торы. Один сбросил с себя узы из любви к свободе, другой — так как ошибочно полагал, что не требует Бог от него ничего, кроме доброго сердца и добрых дел. А тут нашлись некоторые современные философы, укрепившие нас в наших ошибках своими статьями и исследованиями, в которых они утверждали, что большая часть заповедей не что иное, как порождение изгнания. Каким образом? Когда поняли наши древние мудрецы, что изгнаны мы из нашей страны, начали они опасаться, что уподобимся мы другим народам. Поэтому решили они дать нам множество заповедей, дабы отделить нас от всех других народов, ведь пока народ жил на своей земле, что требовал от нас еврейский пророк? Доброго сердца и добрых дел. Поэтому теперь, когда мы возвращаемся и исчезает опасность ассимиляции, нет уже необходимости в исполнении заповедей, как сказано в Гемаре: «В будущем заповеди отменены будут». Так или подобно этому заблуждались мудрецы нашего времени, а мы следовали за ними. И мы не обратили внимания на то, что прежние времена, когда мы жили на своей земле, уже прошли, а времена Машиаха еще не пришли, и изгнание все еще продолжается.
Идеи эти владели умами современников Ицхака. И Ицхак тоже, хотя и не занимался интеллектуальными изысканиями, нарушил правила и сбросил с себя бремя. Поэтому, если вспыхивал перед ним свет божественного милосердия, то тут же гас. Подобно фонарю: если разобьются его стекла, свет свечи в нем погаснет. Вот стоит Ицхак у Западной стены, и божественный свет сияет в его сердце, но как только возвращается он к себе домой — вновь становится самим собой. В глубокой печали сидит Ицхак. Белая скатерть не расстелена на его столе, и субботняя свеча не освещает его дом. Нет вина для субботнего благословения и нет двух хал. Маленькая лампа горит, как обычно, только во все вечера свет ее ярок, а в субботние вечера — тускл, ведь в субботние вечера глаза еврея больше, чем во все остальные вечера, и потому нуждаются в двойном свете. Вспоминались Ицхаку субботние вечера в отцовском доме. Отец возвращается из синагоги в субботней одежде и благодарит Всевышнего за всю ту милость, что Он оказал ему и окажет ему и всем другим созданиям в будущем; и он встречает эту субботу в благоговении и любви и радости, хотя взял деньги в долг на субботу по его, Ицхака, вине. И как только вспоминал он своего отца, вспоминал все его мучения дома и вне дома, все его метания от кредитора к кредитору, ведь все еще не отдал отец свой долг и платит проценты за проценты. Еще тяжелее положение с братом, брат требует отправить его в Эрец Исраэль, он хочет обрабатывать землю, как Ицхак. И даже отец, который согласился на отъезд своего первенца только затем, чтобы спасти его братьев, дабы те не последовали за ним, просит Ицхака помочь брату совершить алию в Святую Землю, чтобы тот мог обрабатывать ее землю и кормиться от плодов ее, ведь пропала последняя надежда и нет конца нужде. Так что же делать Ицхаку? Писать правду он стыдится, а лгать не хочет.
Со временем привык Ицхак к Иерусалиму, и Иерусалим привык к нему. И если днем бьет в голову солнце, прохлада иерусалимских ночей возвращает человека к жизни. Чего стоит только добрый ветер; как только он подует, во всем теле живого существа ощущается легкость и свежесть.
Ицхак — все время в Иерусалиме и знает город и его кварталы. Не найдется ни одного квартала в Иерусалиме, где бы Ицхак не поработал. Здесь — он расписывал стены, а здесь — красил двери; здесь — красил мебель, а здесь — изготавливал вывески для магазинов, как научил его Шимшон Блойкопф. Каждое ремесло связывает мастерового с человеком. Портного — одежда человека, сапожника — его башмаки, парикмахера — волосы на голове человека, и то же самое можно сказать о всех других ремесленниках, о каждом — исходя из его ремесла. Но лучше всего маляру, чье ремесло сводит его сразу с множеством людей одновременно, ведь когда красят стены дома, приходят соседи, ближние и дальние, взглянуть на дело рук мастера. Так Ицхак познакомился с большинством общин: ашкеназов и сефардов, выходцев из Ирака и Туниса, марокканцев и йеменитов, грузин, бухарцев и иранцев, хасидов и митнагедов, образованных людей и представителей средних классов. Иногда Ицхак работает у тех, кто оплакивает разрушение Иерусалима, а иногда работает у тех, кто помогает его разрушать. Иногда он работает один, а иногда нанимает помощника, или же его товарищи зовут его в помощь себе. На одной из праздничных трапез встретился ему тот самый старый маляр, с которым работал Ицхак по приезде в Иерусалим. Старик сильно сдал, но все еще занимался своим ремеслом, так как внук его последовал примеру отца и отправился в Америку ловить свою удачу, а удача не так просто дается в руки, но его мать, и его братья и сестры, и жена его и сын… ведь нечего им есть, и они надеются на него, на старика, и на его руки. Старожилы Иерусалима — странные люди. Люди со всех стран поднимаются и прибывают в Иерусалим, а старожилы Иерусалима покидают Иерусалим. Но Господь, Благословен Он, взыскивает с покидающих город Его и не дает им покоя в другом городе, да только взыскивая с них, он взыскивает и с любящих город Его. Ведь должен был бы такой старик сидеть в бейт мидраше и учить Мишну, а он, наоборот, вынужден еще во много раз тяжелее трудиться.
Вернемся к Ицхаку. Иногда работал Ицхак один, а иногда в артели. Иногда нанимался к кому-нибудь в помощь, а иногда нанимал себе рабочего в помощь. И бывало, что тот самый рабочий был маляром, к которому прежде нанимался Ицхак. Таковы превратности судьбы. Вчера человек — господин над другими, а завтра — работает на других. Иногда красит Ицхак в этом квартале, и иногда красит в другом квартале. Короче, не найдется ни одного района в Иерусалиме, где бы наш друг Ицхак не побывал.