Вчера-позавчера
Шрифт:
Ночь была хороша, и дул прохладный ветер. Прохлада эта придавала силы и телу Балака, и его духу. Обычно любил Балак жару, но в эти дни, когда жара была чрезмерна, искал немножко прохлады. Стал он утешать себя в своей печали: ну что такого сделал мне тот еврей? Оттого что бежал от меня, признал меня негодным? У людей есть изречение, что, если бросят собаку в реку, она выйдет, отряхнется и останется прежней собакой, как ни в чем не бывало. И хотя он вспомнил о воде только в связи с этим изречением, наполнился его рот слюной, ведь все эти дни почти все его мысли были связаны с водой, и, когда говорил он «вода», тут же рот его был полон слюной.
Отродясь не видел Балак морей и рек, ручьев и озер и родников. Только слухи о них доходили до него. И как все существа, не блистающие умом, перед глазами которых нет полной картины мира, убеждены, что то, что они не видели своими глазами, это все выдумки, так и Балак думал, что моря и реки, и озера и родники — все это фантазии. И как бывает с этими существами, не блистающими умом, — если уж они страстно желают чего-либо, они тут же верят в это, так начал Балак верить в существование всех водных потоков в мире, только был убежден, что они — дело рук человеческих. Каким образом? Роют яму, похожую на то самое место возле домов Ренда и домов Урии Штайна, и бросают в них куски льда, похожие на те, что у продавцов газированной воды из Яффы, солнце светит на них — они тают и превращаются в реки, ручьи и моря. Пьют из них, утоляют жажду, купаются в них, изгоняют болезни из тела.
Еще Балак был погружен в свои мысли, как приблизилась ночь к концу, и настал час, когда каждое создание наверху и каждое создание внизу поет песнь Господу. Но где же они, воды, про которые говорится «По гласу Его шумят воды на небесах» [72] . Где они, реки, про которые говорится «Да рукоплещут реки!» [73] . Где они, родники, которые пропоют свою песнь? Иерусалим высушен, как пустыня. Если бы не два-три десятка деревьев и разных диких растений, не слышно было бы ни строфы из этой песни в Иерусалиме. В этот час послышался голос солнца, как сказано «Пред светом летающих стрел Твоих ходят, пред сиянием сверкающих копьев Твоих» [74] . Проснулся Иерусалим, и из каждого дома, и из каждого сарая, и из каждого шалаша, и из каждого двора стали выливать помои на улицу. Не успел Балак утолить свою жажду, как засияло над ними солнце, и не осталось от этих потоков ничего, кроме кучек грязи.
72
Иер. 10, 13.
73
Пс. 97.
74
Ав. 3,11.
Часть девятнадцатая
ОСТАВИМ СОБАКУ И ЗАЙМЕМСЯ ТОЛЬКО РАББИ ФАЙШЕМ
Полуживым доставили рабби Файша к нему домой. Кровь его похолодела, и все тело сковал паралич. Язык прилип к нёбу, и мысли спутались. В полубреду он пытался понять: учителя наши говорили, что с ревнителем, исполняющим заповедь, не случится беда, если это так, почему же случилась беда со мной? «Неужели можно заподозрить такое, что (Всевышний) творит суд без суда?!» [75]
75
Цитата из раздела Мишны — Брахот.
Господь, Благословен Он, не творит суд неправедный; все, что Он делает, делает правильно и в свое время — уже раньше предупреждал Он народ Израилев, чтобы не враждовали они друг с другом, да, видно, из-за голоса вражды не был услышан Его голос. Многие из них пострадали, одни лишились имущества, другие — потеряли здоровье, но до сих пор не сделали выводов и говорили: неужели то, что было хорошо и разрешено отцам нашим, запрещено нам? И они не понимали — что было хорошо в старые времена, отвратительно сейчас.
Постепенно-постепенно прекратились размышления рабби Файша. Тело его замерло, и мысли покинули его. Пришел к нему сон, и он заснул. Тора и заповеди, добрые дела и дурные, ад и райский сад, этот мир и мир иной ушли, и не осталось ничего, кроме этого тела, погруженного в подушки и одеяла и исходящего потом. Губы его округлились и покрылись слюной. То — синие, то — фиолетовые. Вначале Ривка старалась вытирать их. Когда увидела, что нет этому конца, опустились ее руки, и она оставила его. Но Шифра не оставила его. Подобно птичке в винограднике, расправляющей свои крылья и встряхивающей ими в ненастный день, порхала над ним Шифра с разноцветной салфеткой в руке и вытирала ему губы. Просыпался он — смотрел перед собой, как человек, выглядывающий из облаков, и засыпал снова.
Постель рабби Файша окружена соседями ближними и дальними, теми, кто любит его, и теми, кто не очень-то любит его. Одни горестно кивают головой, а другие утешают и просят, чтобы Бог смилостивился над ним. И те и другие обсуждают эту болезнь, про которую никто не понимает, что это такое, и говорят всякие хорошие слова про больного. Рабби Файш не реагирует ни на них и ни на их слова или, быть может, замечает их, но не обращает на них внимания.
Тем временем привели врача. Осмотрел врач больного и прописал ему лекарства для приема внутрь и масло для притираний. Получил плату и пошел. А уходя, сказал, что придет еще раз и, если будет нужно, выпишет другие лекарства. И то, что делал этот врач, то же самое делал другой врач, которого пригласили после него. Только один — немец, и говорил по-немецки, и велел покупать лекарства у аптекаря-немца, а другой — грек и велел покупать лекарства у аптекаря-грека. Ни от того, ни от другого не было пользы больному, ни от их осмотров и ни от их лекарств. Христиане, которые держат собак у себя дома, — как они могут понять, что из-за собаки пришла болезнь. Лежит рабби Файш без языка и без единого слова, и никто не знает, что случилось с ним. Жаль его! Люди, подобные рабби Файшу, не рождаются каждый день. Теперь, пока он спит, поговорим о нем немного и расскажем о его жизни.
Рабби Файш родился в маленькой общине в Словакии, в семье богобоязненных евреев, свято соблюдавших традиции; родители его арендовали поля и виноградники у помещика и выращивали хлеб тяжелым каторжным трудом. Уже в детстве заметны были в нем признаки праведности, он не был похож на детей, пренебрегающих учебой и убегающих из школы, лишь бы залезать в чужие сады и лакомиться там фруктами, но сидел в одиночестве дома и учил Тору. По бедности своей не могли его родители нанять ему меламеда, и им приходилось довольствоваться гостями, попадающими по делам в маленькие селения, и те показали ему буквы и научили складывать их в слоги. А когда уже умел он складывать слоги, то просил ешиботников, обходивших дома в канун субботы, чтобы заработать себе на пропитание, научить его стиху из Пятикнижия и отдавал им за это свой кусок хлеба. Поняли отец его и его мать, что душа Файша жаждет Торы, не пожалели себя ради сына и не смотрели на свой скудный достаток, а приглашали каждую субботу одного из ешиботников к себе домой, чтобы обучал он Торе их сына. Когда исполнилось Файшу десять лет и он учил лист Гемары самостоятельно, послали его в ешиву. Идти путями Господа стало для него смыслом жизни, и он не наслаждался радостями этого мира, даже теми, которыми обязаны мы наслаждаться. Так как он родился под знаком Марса, посоветовал ему его раввин изучать законы убоя скота. Он заставил себя полюбить свое ремесло и «отточил свой нож резника», но возненавидел раввинство. Он был еще совсем юным, когда с радостью пригласили его жители местечка быть у них резником. Дал он им свое согласие и стал резником. И он тоже со своей стороны доказал им свою признательность. Ведь в той общине размножились вирусы времени, и построили там школы, дабы обучать детей нееврейским языкам и всяческим наукам; и встал рабби Файш грудью на защиту еврейской жизни, и спас свою общину от окончательной гибели. На деньги приданого, полученного от реб Моше-Амрама, своего тестя, он нанял меламедов, чтобы они обучали детей тому, в чем нуждается еврейская душа; и сам лично следил за занятиями и экзаменовал учеников и проверял учителей, ведь в те времена появились в некоторых местах люди, которые казались богобоязненными, но при этом вносили в учебу чуждые толкования вроде тех, что изучают в школах, которые называют себя раввинскими училищами. И как он был занят нуждами маленьких, так он был занят нуждами больших; к примеру: миквами, законами эрува [76] , погребением. И как он был занят нуждами больших и маленьких, так он был занят нуждами самых маленьких. И помогал бедным роженицам, и давал им деньги на обрезание, и сам лично делал обрезание их младенцам. Вырастали их сыновья — считал их своим достоянием. Видел самую малость неверия в одном из них — говорил: «Мальчик, подними пейсы, я должен дать тебе оплеуху».
76
Расстояние, на которое можно переносить предметы в субботу.
Мог рабби Файш наслаждаться жизнью и есть мяса досыта. Однако он предпочитал немножечко мяса дикого быка, припасенного для праведников в мире ином, всем зверям и птицам в мире этом; и предпочитал устрожать и объявлял трефным то, что большинство авторитетов разрешало употреблять в пищу. Начали мясники поднимать шум, что он объявляет трефной их скотину назло им; и нашлись жалобщики в общине, разославшие письма всем выдающимся раввинам поколения, в которых они писали, что мясники не доверяют своему резнику и говорят, что он объявляет трефным и запрещает употреблять в пищу то, что на самом деле кошерно. Разделились мнения раввинов. Одни полагались на рабби Файша, который был известен как богобоязненный человек, и писали жителям города, чтобы те выбросили ненависть из сердца и подчинились ему. А другие писали совершенно определенно, что он чрезмерно строг там, где нет и тени сомнения, и предупредили его, чтобы он не создавал проблем с мясом для горожан, а если нет, то могут жители города сместить его с должности и нанять другого резника. Но рабби Файш поступал, как и прежде, пока не вынудили его мясники уйти из бойни и не привели другого резника.
Спрятал рабби Файш свой нож, и взял в руки перо, и принялся писать: то, что выходит из-под ножа нового резника — падаль, и предупреждал евреев своей общины, чтобы те пожалели свои души и не осквернялись супом из мерзости, потому что нет более тяжкого прегрешения, чем употребление в пищу запрещенных кушаний, которые одурманивают душу еврея; ведь вот, писал он, некоторые общины в чужой земле одурманили себя трефной пищей — и завладели ими чуждые идеи, пока не перестали они верить в Бога и не вышли из среды еврейского народа. Так предупреждал рабби Файш жителей своего городка, пока не напугал этими словами мясников так, что те попросили у него прощения и пригласили вернуться и снова занять место резника, но он не вернулся, потому что уже дал себе зарок совершить алию в Эрец Исраэль, где надеялся родить сыновей, не удостоился он родить сына за пределами Эрец. Не прошло много времени, как он осуществил свою клятву.