Вчерашний шпион
Шрифт:
— Ну ты же лучше разбираешься в такого рода вещах, чем я… — ответил он. Гений этого человека как раз и состоял в том, чтобы никогда не браться за то, в чем он ничего не смыслит, но всегда иметь при себе раба-исполнителя, который мог бы за него это дело одолеть.
Доулиш достал из кармана перочинный ножичек с ручкой из слоновой кости, которым он, вероятно, чистил свою курительную трубку, и, вытащив острое лезвие, протянул его мне. Делать было нечего. Расстелив жакет на кровати, я принялся аккуратно отпарывать на нем подкладку. Но каких-либо товарных знаков на ней нам найти так и не удалось. Отсутствовали даже производственные цифровые коды. Мне пришлось подпороть и приклад, но и там ничего такого не оказалось.
— И
— Да, да! И их давай! — без тени сомнения произнес Доулиш. Его глаза внимательно следили за каждым моим движением.
— Ни-че-го! — отрапортовал я и тут же поинтересовался: — Сэр, а может, стоит поработать с брюками?
— Нет, не надо. Посмотри-ка лучше остальные пиджаки! — столь же уверенно ответил он.
Я слегка улыбнулся. Это отнюдь не была его какая-то зацикленность, тупое упрямство или что-то в этом роде. Это был стиль его жизни. Он действовал так, как если бы прямо сейчас сам министр спрашивал его: «А вы проверили всю одежду?», а он тут же отвечал: «Да, абсолютно всю!». А не какой-то там один жакет, да еще выбранный наобум.
Точно таким же образом я распотрошил все остальные пиджаки. И что удивительно, мистер Доулиш оказался прав в своих ожиданиях… поскольку привык считать себя таковым. Под правым подплечником одного из темных костюмов я обнаружил небольшую пачку денег — всего четырнадцать банкнот. Здесь были и американские доллары, и немецкие марки, и английские фунты. Всего на общую сумму где-то в двенадцать тысяч долларов, если считать по текущему обменному курсу.
В этом костюме оказалась и другая находка. В левом подплечнике мы нашли документ, за которым Доулиш, собственно, и охотился. Это было письмо, подписанное полномочным представителем посольства Объединенной Арабской Республики в Лондоне. Из его содержания следовало, что Стив Шемпион как натурализованный гражданин ОАР имеет дипломатический статус и является действительным членом дипломатического корпуса страны.
Мистер Доулиш внимательно перечитал его еще раз и передал это письмо мне.
— Ну, а что ты думаешь по этому поводу? — с победным видом спросил он.
Сказать по правде, в этот самый момент я был совершенно уверен, что он спрашивает меня лишь для того, чтобы самому убедиться в том, что этот документ — просто-напросто фальшивка. Впрочем, когда имеешь дело с таким человеком, как этот Доулиш, никогда не следует быть совершенно уверенным в чем-либо. Поэтому я ответил уклончиво:
— Шемпион никогда не числился в списках дипломатических работников, аккредитованных в Лондоне. Это единственный факт, за который я мог бы поручиться…
Взглянув на меня, Доулиш недовольно фыркнул:
— А я бы и за это не поручился! Все эти их Абдуллы, Ахметы, Али… Шемпион мог взять любое из этих имен, когда обращался в мусульманина. И что тогда?
— Чтобы проработать эту версию с юридической точки зрения, потребуется не один месяц, — предположил я.
— А как насчет варианта, при котором спецотдел лондонского аэропорта задерживает самолет, вылетающий рейсом в Каир? — спросил Доулиш. — Скажем, станут ли задерживать человека, который использует этот документ для выезда из страны, и поднимать по этому поводу шумиху?
— По-моему, это маловероятно…
— Совершенно верно!
Небо становилось все темнее и темнее, а резкие порывы ветра все настойчивее стучали в окно комнаты. Мистер Доулиш больше не проронил ни слова. Я снял пальто и повесил его на вешалку. Не стоило лелеять себя надеждой, что отсюда удастся выбраться достаточно скоро. С такого рода работой можно справиться только одним способом — делать ее методично, шаг за шагом, и при этом делать ее своими собственными руками.
Тем временем Доулиш отправил обратно в контору Блентайера и его дружка. После этого он сходил к своей машине и, связавшись по радиотелефону с офисом, отменил все свои мероприятия до самого вечера. К тому моменту
Понятно, что каких-то вполне однозначных и сногсшибательных улик, как части расчлененного тела или же целые лужи крови, мне найти не удалось. Однако за аккуратно заделанной нишей в потолке на кухне я обнаружил одежду, ту самую одежду, которая была на Мэлоди Пейдж при нашей встрече. Ее вещи лежали в пластиковом пакете с ручками, который в свою очередь был плотно сжат с двух сторон кусками сухой штукатурки с тщательно заделанными краями.
Помимо этого на обоях около кровати я нашел несколько довольно глубоких царапин. Из одной из них я извлек малюсенький кусочек ногтя. Из мусорного ведра, стоящего под мойкой, неимоверно несло карболкой. Давясь от этой тошнотворной вони, я склонился над ним пониже и наконец извлек оттуда несколько стеклянных осколков, которые оказались частями разбитого шприца для подкожных инъекций. Помимо этих предметов ничего другого, кроме очевидных признаков устранения улик, мне найти так и не удалось.
— Хватит! И этого достаточно! — распорядился Доулиш.
С расположенного через улицу школьного дворика по-прежнему доносились слегка приглушенные крики, которые неудержимо рвались из ребят после суровой тишины классов. С неба уже накрапывал дождик, но дети не обращали на него никакого внимания.
Глава 5
Шлегель был неравнодушен к южной Калифорнии. У меня даже сложилось впечатление, что она была чуть ли не единственной его привязанностью. Мне не раз приходилось слышать его рассуждения по этому поводу. «Что получится, если, к примеру, спихнуть всю недвижимость, дома, аллеи, дорожки там… со всей Калифорнии к ее побережью?» — глубокомысленно спрашивал он. «Та же самая французская Ривьера!!» — бодро восклицал я всякий раз, предвосхищая его же ответ.
Что ж, в этот понедельник мне пришлось действительно отправиться на Ривьеру, только не на выдуманную Шлегелем, а на настоящую, французскую. А если быть точнее, то в Ниццу. Добрался до места я в своей, несколько своеобразной манере — на десять часов раньше намеченного срока прибытия, с дополнительной пересадкой в Лионе на другой рейс, с выбором лишь третьего по счету такси и прочими предосторожностями.
Город практически не изменился с тех пор, когда я увидел его впервые. Мне вспомнился его пирс, выдающийся далеко в море, ряды колючей проволоки, натянутой вдоль портовых сооружений, охранники у входов в гостиницы. Вспоминались также длинные очереди беженцев с севера Франции, смиренно ожидающих у биржи хоть какой-нибудь работы или же незаметно выпрашивающих мелочь себе на пропитание около кабачков и ресторанчиков. Ресторанчиков, переполненных самодовольными немцами в аляповатой гражданской одежде, которые упивались шампанским и сорили направо и налево хрустящими оккупационными деньгами. И везде, где мне приходилось бывать, в воздухе постоянно носился странный запах гари, как если бы каждый в этой стране считал, что у него есть документы, компрометирующие его перед немцами, и стремился поскорее от них избавиться.
Страх одного человека отличается от страха, который испытывает другой человек. А поскольку храбрость — это всего лишь одно из проявлений страха, то и это качество сильно отличается в каждом из нас. Беда любого девятнадцатилетнего юноши в этом смысле как раз и заключается в том, что он боится всего неизвестного и чуждого ему и, следовательно, неистов в своей борьбе с этим «злом». Тогда, во время войны, Шемпиона не было в Ницце. Он уехал в Лион, а я остался совершенно один в этом городе. Я же был слишком молод и неопытен, чтобы осознавать преимущества этого обстоятельства… Сейчас одиночество вселяет в меня большую уверенность, чем тогда.