Вчерашний шпион
Шрифт:
— Они что, на самом деле полицейские? — спросил я его.
— Да, настоящие полицейские. Их называют «арки» — вспомогательные союзные силы, которые в Алжире служили у французов. Вот теперь им заказан путь домой, и французы их тоже не любят.
— Ты прекрасно знаешь, что при виде арабов Сержа Френкеля колотит от ужаса. Если эти парни постоянно околачиваются около его дома, чтобы защитить его в случае необходимости, то можно утверждать с большой вероятностью, что ты превратил его жизнь в сплошной кошмар.
— Ну, во-первых, я велел им не мозолить глаза. И потом, ты уверен, что арабы внушают ужас Френкелю?
— Если ты не знаешь таких элементарных вещей, то ты вообще почти
— Фашист, ты хочешь сказать, ведет себя как фашист. Смелее, ты меня не обидишь. Да, сейчас мы сражаемся на другой войне: линии фронта на картах проведены заново. И здесь Френкель — фашист, я стал защитником парламентского строя, ты прилагаешь все усилия к тому, чтобы нанести поражение коммунистам, бок о бок с которыми ты, можно сказать, сражался в той войне, а Шемпион стал ярым антисемитом.
— Антисемитом, вот как?
— Домашнее задание надо выполнять тщательно, Чарльз. Он работает на египтян. Стареешь ты, что ли, притупилось чутье? В нашей работе это немаловажно! — Он улыбнулся, прикоснулся к остаткам волос, аккуратно уложенным на его почти совершенно лысой голове. — Странный народ вы, англичане, — переключился вдруг он и обвел меня испытующим взглядом, как будто хотел найти ответ в моих глазах. — Я работаю в службе безопасности в Бонне. Мы вывернули наизнанку все наши досье, предоставили всю информацию, какая есть, чтобы держать Лондон в курсе событий. Французской службе безопасности мы, как обычно делаем, направили сообщение в установленной форме перед тем, как я прибыл сюда, чтобы «взглянуть» на Шемпиона в непосредственной близости. Французы отнеслись ко всему этому замечательно. Мне выделили офис здесь, в городе, в полицейском управлении. Они меня обо всем информируют и, наконец, дали мне в помощь своих людей, вот этих «арки». А вот вы, англичане, до чего же вы высокомерные и надменные! Вы никогда не будете частью Европы. Вы не отвечаете на наши запросы. Ваши люди являются сюда без соответствующего официального разрешения французских властей. И теперь, когда я выложил карты на стол и предлагаю сотрудничество, ты принимаешь надменный вид. Ну что еще ждать от англичан?!
— Ты воспринимаешь все в искаженном свете, Клод, — сухо ответил я. — Не работаю я в британской разведке. И вообще не имею ничего общего с какой-либо службой безопасности. И ваши перипетии с Лондоном меня не касаются. И, ко всему прочему, меня не интересуют твои чрезмерно упрощенные обобщения относительно национальных черт и особенностей британцев.
— Я хочу, чтобы ты знал, что Шемпион подкупал германских правительственных чиновников и офицеров высокого ранга. Он угрожал офицеру полиции. Тайно ввозил оружие в Федеративную Республику и подделывал официальные документы. Через неделю, самое большее через десять дней, он будет арестован, и ему даже нет смысла скрываться, потому что с теми обвинениями, которые мы выдвигаем, любое государство в Европе, а также США немедленно выдадут его нам.
В это время из-за угла, едва вписавшись в поворот, вылетела машина. Мы оказались у нее на пути. Водитель дал несколько сердитых гудков, но, увидев полицейский опознавательный знак Клода, умчался.
— Я ясно выразился? — спросил Клод, проводив ее глазами.
— Вполне ясно и недвусмысленно, — кивнул я. — Ты намекаешь, что тебе было бы желательно, чтобы Шемпион исчез, иначе ты возьмешься за него всерьез, начнешь добывать и сопоставлять несомненные улики. Если же это произойдет, то некоторые из подкупленных Шемпионом высокопоставленных официальных
— Ты защищаешь Шемпиона! — воскликнул Клод.
— Ему не требуется защитник, Клод. Ты уяснил это еще во время войны, когда вы бросили его в Рок и отрезали кончики пальцев, но он все равно никого не выдал.
Мне показалось на какое-то мгновение, что Клод собирается продолжить спор, но он подавил вспышку гнева.
— Значит, Шемпион до сих пор неотразим в своем обаянии, а? Во время войны все мы безоговорочно, даже с удовольствием подчинялись ему, а ты и сейчас у него полностью в руках.
— Я хочу растолковать тебе кое-что, Клод, что ты должен знать, — я вложил в свой голос как можно больше сарказма. — Я работаю на Шемпиона. Он регулярно, каждый месяц мне платит, и я на него работаю. Ясно?! Запиши это в свой блокнот, а второй экземпляр сего примечательного документа отправь в свою контору в Бонне, чтобы они могли приложить его к материалам досье в своих секретных архивах. Не забудь только написать свой обратный адрес, а вдруг они захотят наградить тебя еще одним Железным Крестом.
Я повозился с хитрым замком в дверце, наконец сообразил, как его открыть, и на этот раз все-таки вылез из машины.
— Френкель устроит покушение на Шемпиона, — услышал я брошенные вслед слова Клода. — Так и передай своему боссу.
Опершись одной рукой о крышу, я нагнулся, и Клод торопливо открыл боковое стекло.
— А ты веришь всему, что говорит Френкель, — спросил я, — или ты выбираешь то, что тебе хочется слышать?
— Я забочусь о старике, — упрямо повторил Клод.
— Угу, только где кончается твоя так называемая забота и где начинается домашний арест? — я старался говорить ровным, спокойным тоном. — Сам посмотри, ты расставил своих людей у его дверей — причем темнокожих громил, которые внушают ему ужас, ты подслушиваешь его телефонные разговоры и ты, ко всему прочему, допускаешь грубости по отношению к его посетителям. — Я ожидал, что Клод будет все отрицать, но он и не думал отпираться.
Он не желал обсуждать ничего, связанного с Сержем Френкелем, его интересовал только Шемпион. Он горячо произнес:
— Шемпион — арабский террорист. И сколько бы раз ты ни повторял мне, на чьей стороне он сражался во время войны, все равно его будут рассматривать как арабского террориста. Он ведь даже не может заявить, что является каким-то там борцом за идеалы, пусть и в извращенной форме, его идеал — только деньги.
— Но, Клод, мы все занимаемся тем, чем занимаемся, ради денег и за деньги. Я что-то не помню, когда я в последний раз встречал добровольца, горящего энтузиазмом на общественных началах.
Вплоть до этого самого момента я как-то не осознавал, что ведь и Клод тоже должен относиться ко мне с тем же чувством горечи и презрения, что и я испытывал к нему. Только сейчас, увидев, как он закусил губу, я ощутил, что в душе Клода война оставила свои незаживающие рубцы. Он получил свои раны после капитуляции Германии, когда вынужден был сотрудничать с победителями и узнал, что такое апартеид преступности, узнал то, что волей-неволей узнали все немецкие полицейские за время оккупации союзников. Но от того, что были получены не в окопах войны, раны его ныли и саднили не меньше, чем телесные. «Сначала меня назвали фашистом, — вероятно, думал он, — теперь — наемником. А я должен улыбаться и терпеть, но должен ли?» Его сжатый кулак с такой силой опустился на руль, что мог бы сломать его, если бы немцы не делали свои машины такими качественными и надежными.