Вчерашний шпион
Шрифт:
— Ты принял чрезмерно опасную дозу Сержа Френкеля и его идей, — обреченно вздохнул Шлегель. — Да откуда нам знать, может, он вообще на стороне Шемпиона в этой игре.
— Френкель — еврей, — запротестовал я.
— Не надо мне петь сентиментальных еврейских песенок, я забыл свою скрипку в других брюках. Ну, ладно, допустим. Но как они смогут перевезти ее?
— Угнать бомбардировщик с ядерными боеприпасами.
Он уставился на меня не мигая.
— Итак, ты намерен заставить меня всерьез поверить в эту идею, так я понял? — Он с силой ударил пяткой по воде, и на меня
— Это единственное объяснение, которое у меня есть, — сказал я, вытирая капли воды с лица.
— Бомбардировщики с ядерными бомбами охраняются, как… — не в силах найти подходящего сравнения, Шлегель затряс головой. — Я сделаю все необходимое, приму меры, — пообещал он. — Предупредить и, следовательно, заставить держаться настороже людей, которым поручено охранять ядерное оружие, не составит особого труда.
— Мне знакомо это чувство, — согласился я.
Шлегель кивнул.
— Приезжай в город в воскресенье утром, когда Шемпион отправится к обедне. Встретимся в порту, на яхте Эрколя, «Джульетта» называется. Договорились?
— Постараюсь.
— Будем надеяться, что к тому времени дымовая завеса приподнимется, — подвел итог Шлегель. Он завернул свои солнцезащитные очки и сигары в полотенце, а сверток протянул мне. — Заберешь мои вещи с собой? Ты ведь пойдешь обратно к раздевалке по берегу, а я поплыву. — Шлегель отдавал распоряжение в американском стиле, как бы вежливо расспрашивая об определенных аспектах душевной болезни.
Я ничего ему не ответил и не взял его полотенце.
— Что-нибудь еще? — спросил он.
— Я хочу видеть отчеты, рапорты Мэлоди Пейдж, ее контакты, вообще все наши материалы за месяц, предшествующий ее гибели. Я сам хочу их просмотреть.
— Зачем? Конечно, ты их получишь, но зачем они тебе?
— Убийство девушки — единственный поспешный и необдуманный шаг Шемпиона, и совершенно не в его духе, ко всему прочему. Почему-то у него сдали нервы, что-то заставило его решиться на этот поступок! И это «что-то» может быть как раз то, что обнаружила Мэлоди.
Шлегель кивнул.
— Еще что-нибудь?
— Выясните, что сможете, о малышке Топаз.
— О’кей, — он всунул полотенце мне в руку и нырнул, на поверхности воды осталась лишь легкая рябь. Он плыл под водой, едва поворачивая голову, чтобы глотнуть воздуха. Я завидовал ему. Завидовал не только его умению плавать легко и наслаждаясь, как акула, но также его постоянной «стартовой» готовности нажимать на кнопки, приводить в движение, принимать меры и бросаться в глубокий омут жизни уверенно и решительно, в то время как люди, подобные мне, тонули в нерешительности, воображаемых привязанностях и боязни. И если Шемпион был вчерашним шпионом, то Шлегель — завтрашним. И не могу сказать, что я с нетерпением ожидал наступления такого вот завтрашнего дня.
Когда я наконец зашагал в обход бассейна, все еще погруженный в свои мысли, Шлегель уже взял чистое полотенце с вешалки и исчез в кабине для переодевания. Я не торопился. Солнце совершало свой дневной путь за верхушками холмов, и ландшафт менялся, становясь розовато-лиловым. Где-то высоко в стратосфере реактивный лайнер поймал отблеск
— Ну как вам понравилась утка? — с гордостью спросил Эрколь.
— Как-нибудь на днях, — запыхтел Шлегель, — я угощу вас своим фирменным чизбургером. Со всеми приправами, как полагается!
На мгновение Эрколь был захвачен врасплох. Но затем он заревел:
— Я ненавижу вас, как я вас ненавижу! — и громко чмокнул Шлегеля в щеку.
— Это послужит вам уроком, полковник, — тихо и злорадно произнес я.
Увидев, как наш хозяин поместил большой кусок козьего сыра на ломоть хлеба, Шлегель храбро улыбнулся, но улыбка его застыла, когда Эрколь стиснул его в объятиях и засунул бутерброд ему в рот.
— Человек не может не есть такой замечательный сыр, — кричал Эрколь. — Я делаю его сам, своими собственными руками.
Сыр этот уже был во рту Шлегеля, и лицо его исказила гримаса, когда он ощутил его острый, резкий вкус.
Луи, внук Эрколя, наблюдал за происходящим с явным неодобрением на лице. Ему было около двадцати, одет в темный, хорошо сшитый костюм, который как нельзя лучше подходил наследнику гастрономической Мекки. Но, чтобы представить его возглавляющим это заведение с той же страстью и самоотдачей, как его дед, нужно было обладать недюжинным воображением.
Эрколь откинулся в кресле, маленькими глотками прихлебывая старое марочное бургундское. Он повернулся к Шлегелю.
— Ну как, нравится? — спросил он его.
— Превосходно, — после легкой заминки ответил Шлегель.
Довольный собой, Эрколь кивнул. Этих слов для него было вполне достаточно, большего не требовалось.
Этим вечером мы ужинали в кабинете Эрколя. Он был довольно-таки просторным, там помещался стол и полдюжины стульев, а также крошечный письменный стол, где он оформлял счета, накладные, короче, занимался «бумажными» делами. Кабинет представлял собой отделение между обеденным залом и кухней со стенами из особого стекла, что давало возможность наблюдать за всем, что происходило в этих помещениях. Подобные «контрольные кабины» не редкость в больших ресторанах, но, наверное, только у Эрколя стекла с внешней стороны были зеркальными, что позволяло создать в кабинете атмосферу обособленности, даже интима.
Мы, как из театральной ложи, являлись незримыми свидетелями жизни, кипевшей на кухне и в зале, а посетители и персонал видели только свои отражения в зеркалах. Мы наблюдали, как бородатый парень ходил от стола к столу, демонстрируя свои тщательно нарисованные пейзажи. Он ничего не говорил, и выражение его лица не менялось. Очень немногие из тех, кому он предлагал свои работы, уделяли его рисункам мимолетный взгляд, а затем снова утыкались в тарелки и продолжали свой прерванный разговор. А он шел дальше, к следующему столу. Грустное это было сообщество, в котором все эти продавцы недвижимости, «пластмассовые» менеджеры и владельцы автомобилей, сдаваемых напрокат, могли не только унизить этого мальчишку, но и приучить его к постоянному унижению.