Вдохни океан
Шрифт:
— Ты как мечта, ставшая реальностью, — говорю, что думаю. Жаль ненадолго, добавляю про себя. Но отгоняю эту мысль, не желая портить такой чудесный момент. Впитываю в себя ее образ и улыбаюсь как дурак.
36
МАРИ
Кир снова видит и от осознания победы кровь наполняется бурлящими пузырьками восторга. Как же я рада за него. Мы сидим в палате и просто разговариваем. Но перенесенный наркоз вкупе с лавиной эмоций накрывают Кира, и он засыпает задолго до наступления ночи.
Оставив на его щеке легкий поцелуй, отправляюсь в больничное кафе — с утра кусок в горло не лез и теперь страшно хочется есть. Взяв первый попавшийся салат, утоляю голод и размышляю, как быть дальше. У меня нет моих собственных, не палерских, документов. Карту Кира я тоже брать с собой не планирую. Ситуация не то чтобы веселая. Здесь у меня, конечно, есть друзья. Но не их я хочу
Но уйти вот так, сегодня, я не могу. Кир проведет в клинике еще минимум три дня, и я решаю остаться ненадолго, продлить агонию. Поддержать его, убеждаю себя. Но сама знаю, что вру.
В расстроенных чувствах возвращаюсь в палату к моему мальчику, который уже не спит, смотрит на меня внимательно, потом приглашающее распахивает одеяло. Он еще в больничной рубашке, в которой был на операции. В любой другой ситуации я бы вдоволь похихикала над его видом, но сегодня обстоятельства не располагают. Я просто тесно прижимаюсь к нему и, уткнувшись в подмышку, роняю пару слезинок.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю глухо.
— Череп немного саднит, но в целом нормально, — негромко отвечает он.
— Тебе и ребра когда сломали, было нормально, — иронизирую я.
— Признайся, ты уже тогда хотела остаться в моей спальне, — поддевает с усмешкой.
— Хотела, — к чему теперь отпираться. — Кстати, доктор Джонсон сказал, что в ближайший год нежелательно заниматься единоборствами. А дальше надо будет снова пройти обследование и уже по обстоятельствам.
— Ясно, — кивает Кир. Он все еще слаб, мы просто обнимаемся и потихоньку обсуждаем, как много всего ему предстоит увидеть.
На следующее утро ему делают кучу тестов, но уже после обеда он свободен и даже может передвигаться по палате самостоятельно. Свет в комнате все еще приглушен и в коридор, где яркие дневные лампы, выходить не рекомендуют. Несколько раз уточнив у медсестры, не побеспокоят ли нас снова, и, получив отрицательный ответ, Кир запирает за ней дверь. Он поворачивается ко мне с горящими глазами, и я таю под его взглядом, наполненным восхищением.
КИРАМ
В первое мгновение, после пробуждения не понимаю, что происходит. Мозг медленно реагирует на возникшую картинку. Вспоминаю, что снова вижу, и ликование заполняет меня, когда обвожу взглядом комнату. В следующую минуту оно сменяется липким страхом. Неужели она ушла вот так, даже не попрощавшись? Оглядываю окружающее пространство снова, на этот раз, выискивая признаки ее присутствия. Впрочем, обманывать себя ни к чему, я знаю, что она не возьмет не единой чертовой вещи, кроме того, что будет надето на ней. Сотрет меня из памяти и будет жить дальше. От холодящей душу безысходности отвлекает входящий вызов. Звонит отец. Коротко сообщаю ему о том, что операция прошла успешно, он поздравляет меня. Интересуется, когда нас ждать назад. Нас — как ножом по сердцу. Знаю, что полечу домой один. Но отцу говорить об этом ни к чему. Заверяю, что сообщу ему, когда нужен перелет, и сворачиваю разговор. Минуты тянутся бесконечно. Но вот открывается дверь и Мари заполняет собой пространство. Или это пространство сужается лишь до одной интересующей меня точки? Не вижу ничего кроме нее. Она залезает ко мне под одеяло так уютно и знакомо, что страхи отступают на задний план, прячутся до завтрашнего утра. Вдыхаю ее запах, обнимаю и понимаю, что такой в моей жизни уже никогда не будет.
На следующий день, после дьявольской кучи анализов и тестов нас, наконец, оставляют в покое. Я чувствую себя уже вполне сносно и у меня на этот вечер далеко идущие планы. Закрыв за медсестрой дверь, подхожу к Мари, устроившейся с ногами в глубоком кресле, сажусь перед ней на корточки и никак не могу наглядеться. Она не выдерживает первой, наклоняется и целует меня так, что кровь плавится в жилах. Хочу поднять на руки, чтобы унести в постель, но она вырывается, со словами, что дойдет сама. Точно, мне же нельзя тяжести пока, вспоминаю отстраненно. Все мысли сейчас о другом. Мари тянет меня за руку к кровати, ложится, и я оказываюсь сверху. Сегодня она не в платье — вернувшись в свой мир, Мари поразительно быстро возвращается и к старым привычкам. На ней спортивная футболка и штаны, но даже в таком простеньком виде она меня заводит. Может быть, в таком виде даже больше. Стягиваю с нее простую белую майку с неземным удовольствием. Потом летят на пол штаны. Она лежит передо мной в крошечных белых кружевных трусиках и бюстгальтере, такая вся аппетитная, что я даже не знаю, с чего начать. Да, ее тонкая шейка — мой фетиш, и я сначала покусываю ее, постепенно спускаясь все ниже и ниже. Привычным уже жестом разрываю ненужное белье и налаждаюсь открывшимся мне видом небольшой упругой груди с розовыми торчащими сосками. Сегодня столько всего в первый раз. Небольшая родинка рядом с пупком, гладко выбритые нижние губки. Сегодня это все только мое. Зацеловываю ее всю, изучаю заново. Все, что так знакомо на ощупь, нужно совместить в голове с этим новым знанием о том, как выглядит ее тело. Сегодня делаю все так медленно, как только позволяет моя выдержка. Когда вхожу в нее, вижу, как широко раскрываются от удовольствия ее глаза, как изгибаются в гримасе восторга пухлые губы. От новых ощущений дрожь оргазма сотрясает меня гораздо раньше, чем я планировал. Но у нас впереди весь вечер и ночь. И сегодня она не уйдет, я уверен. Чтобы не оставлять свою девочку без сладкого, спускаюсь вниз и довожу ее до экстаза губами и языком. Впиваюсь глазами в ее лицо, когда, кончая, она шепчет: пожалуйста, Кир. Это то, что я хочу запомнить. Прости, что не смог уберечь тебя. Прости, что испортил твою жизнь. Прости, что больше не смогу заботиться так, как мне бы хотелось.
Сотни тысяч «прости» этой ночью. Сотни тысяч «прощай». Это самое сладкое расставание, какое только может быть. Ночь бесконечна и ночь коротка. Засыпая с рассветом, целую Мари в висок и в последний раз говорю, как сильно люблю ее.
37
МАРИ
После ночи полной любви Кир, наконец, засыпает, у меня же сна ни в одном глазу. Полюбовавшись на безмятежное лицо моего мальчика, я тихонько выхожу из комнаты. Свершилось. Я могу уходить хоть сейчас, но что-то держит, как на поводке. Он все-таки посадил меня на цепь, пусть и невидимую. Заставляю себя припомнить все прелести той жизни, что ожидает меня, стоит вернуться в Палеру. Вспоминаю о родителях. Есть вещи, которые мы просто должны сделать. Собравшись с мыслями, подхожу к улыбчивой женщине за стойкой регистрации и прошу у нее телефон. В Кио, в отличие от Араны, уже начался рабочий день, и я, не боясь разбудить, набираю номер, который знаю наизусть с тех пор, как только узнала, что такое цифры:
— Привет, пап. Мне нужна твоя помощь, — на том конце тишина, и я тороплюсь вывалить как можно больше информации, прежде чем меня записали в мошенницы. — Я в Аране, Клиника Джонсона. У меня нет документов и денег.
Слышу, как папа издает хриплый вздох, добавляю быстро:
— Со мной все в порядке. Просто забери меня отсюда, пожалуйста.
Мой самый лучший в мире папа быстро берет себя в руки:
— Мари, малыш. За тобой приедут в течение часа. Ты в безопасности сейчас?
— Да, все хорошо.
Объясняю отцу, что это чужой телефон. Он понимает, откладывает расспросы до лучших времен, и мы прощаемся.
— Я так сильно люблю тебя, папа
— Я люблю тебя, Мари. Жди.
Тихонько возвращаюсь в палату, чтобы забрать из шкафа зимнее пальто и свой старый добрый планшет. В последний раз целую такие притягательные губы, роняя на его щеку прозрачную слезинку. Вспомнив, перекладываю из сумки в карман пальто один из наших снимков, на другом оставляю короткое послание и кладу на тумбочку у кровати. Вот и все.
КИРАМ
Просыпаюсь, когда в комнату после короткого стука заходит знакомая уже медсестра. Она что-то щебечет о предстоящих процедурах, я же оглядываюсь, ощущая звенящую пустоту. Понимаю со все подавляющей ясностью, что в этот раз Мари действительно ушла. Насовсем. Сижу в кровати, обхватив голову руками, чем вызываю тревогу у сестрички.
— Что-то не так? У вас болит голова, господин Арафат? — бросается ко мне та.
Мотаю головой, с трудом нахожу в себе силы, чтобы ответить:
— Нет, ничего не болит, все хорошо, — не объяснять же, что душу рвет словно тысячью кинжалов. От такого здесь не лечат. Девушка выбегает, что-то пробормотав о том, что приведет врача.
Размышляю, что оказался здесь в этой клинике и вернул зрение только благодаря ей. Но, вернув мне возможность видеть этот мир, она забрала смысл на него смотреть. Оглядевшись, словно во сне, замечаю на столике наше фото, которого точно не было здесь вчера. С фото своими большими грустными глазами на меня смотрит мечта, которую я потерял. На белой кромке синей ручкой выведено всего два слова. Ее прощание. И я вдыхаю свой океан боли.