Вдохни океан
Шрифт:
34
МАРИ
Это одна из немногих ночей за последние полгода, когда я не вижу свой «излюбленный» кошмар. Сплю, как убитая. И первое, что вижу утром — это его улыбка. Снова невольно сравниваю его с Алексом. Тот всегда улыбается широко и открыто, словно вбирает в себя весь мир. Улыбка Кира — это лишь легкое движение губ, скорее даже намек на улыбку. Но она для меня бесценна. Целую его в уголок губ, пытаясь поймать ее, впитать в себя. Но она тут же ускользает. И, как будто не было целой ночи неземных ласк, мы начинаем сначала.
Выбираемся из постели только к обеду, когда раздается звонок доставщика. За едой обсуждаем какие-то мелочи: его учебу, наши планы с Диной. Все, что угодно, только не то, что действительно важно. После обеда валяемся у бассейна и плаваем, наверстываем украденное у нас время. Потом Кир неожиданно предлагает потренироваться. И сегодня, я чувствую разницу, — он учит меня по-настоящему, показывает наиболее уязвимые места человеческого тела. Раз за разом повторяем одни и те же движения. И это явно не какие-то единоборства, ближе к уличной драке или боям без правил, не знаю. Потому что все эти приемы нечестные, направленные на достижение скорейшего результата и рассчитанные на то, чтобы я могла получить хоть какое-то преимущество перед заведомо более сильным противником.
— Отрабатывай их каждый день, хорошо? — просит Кир, когда мы уставшие падаем на маты.
Время уже к вечеру, я знаю, что ему скоро надо уезжать, и заранее чувствую одиночество, которое обрушится на меня, стоит хлопнуть входной двери. Поэтому в душ мы идем вместе, растягивая мгновения, проведенные друг с другом. Когда стоим под тугими горячими струями, можно позволить себе незаметно поплакать. Хотя, кого я обманываю? Кажется, он может определить, что я чувствую, по одному лишь дыханию.
— Я решил рискнуть с той операцией, помнишь? — говорит Кир неожиданно. И если он хотел отвлечь меня от моей грусти, то у него это стопроцентно получилось.
— Правда? Это же здорово, — радуюсь я. Затем не могу удержаться от шутки. — Ну, вот. Увидишь меня, какая я старая для тебя, и разлюбишь.
И да, я добиваюсь нужного эффекта — получасового заверения в моей молодости и привлекательности. Весьма, надо сказать, умелого и приятного заверения.
Когда, наконец, выходим из душа, я все-таки задаю главный вопрос:
— Когда ты летишь?
— Мы. Мы летим, Мари. Когда — не знаю, я займусь документами — разрешением на вылет, организую самолет. А тебе надо будет связаться с клиникой и обсудить все нюансы, когда они смогут нас принять. — Помолчав минуту, добавляет. — И узнай, пожалуйста, побольше о самой операции. Хотелось бы знать, к чему готовиться.
— Мог бы не уточнять, — я обнимаю его, прижимаясь так крепко, как только позволяют мои слабые женские руки. Мы оба понимаем, что осталось несказанным: он отпускает меня. Это билет домой.
КИРАМ
Я принял решение, но как же сложно его озвучить. Целый день собираюсь с силами и не решаюсь — слишком боюсь почувствовать ее радость от скорой разлуки. Вместо этого пытаюсь научить хоть каким-то элементам самообороны — там, где она будет жить, не самое безопасное место для женщины. Тем более для моей девочки, с ее тягой к приключениям. Как-то же она жила до меня, вклинивается ехидный голосок ревности. И там будет, кому ее защитить. Как бы больно это не было, но я действительно хочу, чтобы рядом с Мари был кто-то, кто удержит ее от безумных поступков. Пусть даже это будет чертов Эванс.
Когда слова уже сказаны и нет обратного пути, я с удивлением понимаю, что она рада за меня. Тому, что улетает, безусловно, рада тоже. Но, кажется, моему возможному прозрению больше. И это греет. Боится, что не понравится мне, когда увижу, глупая. Говорит вроде как в шутку, но я же чувствую, что есть у нее сомнения на этот счет. Как будто то, что есть между нами, зависит от таких мелочей, как цвет глаз и ранние морщины…
Время летит с бешеной скоростью, уже слишком поздно, а мне еще забирать Алию от родителей, плюс двухчасовой путь в город. К тому же, хотелось бы обсудить мою операцию с отцом сегодня, не откладывая в долгий ящик. Мари отвозит меня к риаду отца, но даже не выходит из машины. И я ее понимаю, сам страшно не хочу идти туда. Но есть долги, которые мы вынуждены отдавать всю жизнь. Прощаюсь с Мари до следующей субботы и спешу в свой персональный ад.
Отец на удивление благожелательно воспринимает мое желание испытать судьбу с восстановлением зрения. Обещает посодействовать в скорейшем вылете в Арану. Мать тоже рада. А вот Алия начинает тонко намекать, что должна поехать со мной. Я не желаю, чтобы она была со мной в столь важный и, будем откровенны, страшный момент моей жизни. Есть только один человек, с которым я в равной степени готов разделить как успех, так и поражение. И это не моя жена. Но, прежде, чем я успеваю отбрить ее, вклинивается отец и велит не говорить глупостей — на столь позднем сроке беременности дальние перелеты абсолютно под запретом. Всю обратную дорогу она дуется и молчит, и я воспринимаю это как бесценный дар.
Благодаря связям отца все решается в кратчайшие сроки. Через две недели мы улетаем. Наплевав на все традиции и условности, я беру отпуск на работе, договариваюсь об академическом отпуске в университете, сплавляю жену к родителям и провожу эти две недели там, где сердце. И это непростительно короткие две недели.
35
МАРИ
Все складывается наилучшим образом. В понедельник я позвонила в клинику и выяснила, когда возможна операция, как именно она будет происходить. Если бы это была местная больница — клянусь, я бы ни слова не поняла из сказанного, так как говорили по-арански, общую суть я с трудом, но уловила. Переживала, как воспримет эту информацию Кир, поскольку предполагалось прямое вмешательство в мозг, а не только на глаза. Но он на удивление покладисто отреагировал. Повторил, что готов рискнуть. Доктор Джонсон оказался весьма любезным мужчиной и заверил меня, что риски минимальны — за последние два года они провели десятки подобных операций и все с благополучным исходом. Предварительно согласовав все с Киром, назначила госпитализацию через две недели.
И вот теперь, казалось бы, самое время завести тот самый адвент-календарь, о котором думала два бесконечных года назад. И я рада, очень рада, что возвращаюсь домой. Но вместе с радостью меня объял иррациональный страх. Я даже толком сама не понимаю, чего боюсь. Того ли, что увижу дома — ведь все, наверняка, изменилось за столь немаленький срок. Того ли, что я сама изменилась так сильно, что не впишусь в свой старый мир. Или того, что оставляю позади кусочек себя? Скорее всего, и то, и другое, и третье.