Вдова Кудер
Шрифт:
— И ты не хочешь повидаться с отцом, не так ли? И не хочешь потребовать у него свою долю маминого наследства?
— Я об этом не думал.
— Не хитри, Жан. Ты же знаешь, что со мной это не пройдет. Я-то тебя слишком хорошо знаю.
— Ты так думаешь?
Она нетерпеливо топнула ногой:
— Зачем ты полез в шкаф?
— Достать водку и стаканы. Я хочу пить. Может, выпьешь смородиновой наливки?
— Я серьезно говорю. Если хочешь жить по-своему, это твое дело. Ты мне расскажешь, когда повидаешься с отцом…
— Ты собираешься его разыскать?
— Я ему написала.
— Потребовала свою долю материнского наследства?
— Это наше право. Филипп вложил большие средства в свою клинику. Знаешь, как реагировал отец?
— Нет.
— Он ответил мне по телефону. Я знала, что в конце концов он отзовется. Он заявил мне, что, пока он жив, не даст ни су. Он утверждает, что женился на матери не из-за денег и все, что он имеет, заработано им самим.
— Это верно.
— Как ты смеешь так говорить?
— По правде сказать, мама всегда болела… Она бы не могла…
— Но ведь это не причина лишать нас наследства. Ну ладно, я думаю, поскольку ты поедешь к нему…
— Нет.
— Что нет?
— Я говорю, что не поеду.
— Ты надеешься закончить свои дни в этом доме?
— Может быть, и так.
Ей хотелось разреветься. Как всегда, на нервной почве. Малейшее препятствие, малейшее несогласие приводило ее в такое состояние.
— Я скажу Филиппу…
— Что ты ему скажешь?
— Ты ведь нас ненавидишь, правда?
Почему статья двенадцатая постоянно вертелась у него в голове, как припев популярной песенки?
«Смертный приговор осуществляется путем отсечения головы».
— Теперь я начинаю понимать, что ты вернулся в наши края только для того, чтобы довести нас. Ты даже не прячешься. Называешь свое имя всем и каждому. Люди-то уже забыли. А теперь начинают вновь говорить. Признайся, что собираешься добиться, чтобы папа отдал тебе твои деньги! Ты нарочно одеваешься как бродяга и живешь черт знает с кем.
— С Тати.
— Что ты говоришь?
— Я говорю, что живу с Тати. Это моя любовница. Есть еще старый развратник, как она его называет. Ее свекор. Иногда она спит с ним — это вроде конфетки, которую дают ребенку, чтобы хорошо себя вел. Это единственный способ сохранить дом.
— Жан!
— Что?
— Мне плохо от этого. Неужели ты не понимаешь? Я знаю, ты это делаешь нарочно. Я же приехала помочь тебе. Филипп помог бы тебе устроиться.
— Где-нибудь подальше отсюда!
— Я тебя умоляю! Ты все время шутишь. Хочешь, я встану на колени? Я чувствую, ты еще наделаешь глупостей. Ты пошел по дурной дорожке.
— Я всегда шел по дурной дорожке…
— Замолчи. Послушай меня. Подумай только, если бы мама была здесь, она сказала бы то же самое.
— Она спросила бы меня, не слишком ли я несчастен.
— А я? Я же целый час тебя только об этом и спрашиваю. Я ведь приехала, чтобы попытаться увезти тебя отсюда. Ты же молод. У тебя…
— У меня добавочная жизнь. Сегодня я должен бы быть мертвым. Мне должны были отрубить голову…
— И у тебя нет никакой жалости, никаких чувств?
— Я устал.
Он поискал глазами вокруг и, найдя деревянную чурку, принялся медленно и тщательно ее обстругивать, как настоящий крестьянин.
— Мне лучше уехать? — спросила сестра, не зная, куда деваться.
Он посмотрел на нее невидящим взглядом и вытер лоб.
— До чего же ты надоедливая, — вздохнул он. В ту же секунду он насторожился и, держа в руках чурку и ножик, сделал несколько шагов к двери.
— Что случилось? — крикнул он.
Прибежала Фелиция в голубом халатике, с растрепанными волосами и ужасом в глазах.
— Скорей идите. Там тетя. Тетя.
Он повернулся к Билли, стоявшей в полумраке кухни. Он хотел с ней попрощаться, но не успел.
— Ну! Что произошло?
— Она… Она ранена. Пойдемте!
Выскочив на улицу, он оказался во власти солнца. Они будто перескочили в другой мир — Жан и Фелиция, бежавшая впереди и слишком взволнованная, чтобы рассказывать.
Рыболовы на берегу канала ни о чем не догадывались. На поверхность воды всплывали пузырьки воздуха. Показалась розовая крыша… Темная дверь в белой стене…
— Она обливается кровью. Я боюсь. Это мой отец.
Шлюзовщик с деревянным протезом курил трубку, сидя на пороге своего дома. Перед ним на четвереньках ползал сынишка.
Можно было предполагать, что в один прекрасный день дело примет плохой оборот, но не в воскресное же утро, не в такую солнечную погоду.
Тати в нарядном черном платье шла вдоль канала, тяжело дыша, как обычно при ходьбе. В одной руке был молитвенник, в другой зонтик. Зонтиком она укрывалась на незатененных участках пути, но здесь, под каштанами, росшими по обе стороны канала, тень была густой и свежей. Иногда ее обгоняли велосипедисты. Молодежь ехала, переговариваясь и смеясь. Тати по привычке разговаривала сама с собой.
Подходя к шлюзу, она внезапно остановилась. Ее взгляд стал жестким. В сотне метров от себя она увидела подъемный мост и на нем двух своих коров, перегородивших проход, и мальчишку, который пытался их прогнать. Для других этот эпизод ничего не значил, разве что просто пятно в пейзаже. Тати же все поняла и, вместо того чтобы продолжать свой путь домой, прошла через шлюз и направилась прямо к маленькому домику у кирпичного завода.
Фелиция, вернувшаяся с мессы на велосипеде, уже успела переодеться и играла с ребенком около порога. Она едва успела привстать, увидев проходившую мимо нее тетку. А та без колебаний, не останавливаясь, вошла в кухню, где, как и ожидала, застала старого Кудера, сидевшего за столом с бутылкой вина. Шапку он так и не снял. Стол был покрыт клеенкой в мелкую клеточку.