Вдова Кудер
Шрифт:
— Сделал что?
— Сам знаешь, что я имею в виду. Ты вылез из автобуса и помог мне донести инкубатор. Потом остался. А теперь я называю тебя на «ты», сама не знаю почему.
— Глупая вы, Тати! — вымолвил он, чтобы скрыть смущение. — Вам лучше отдохнуть.
— Я хотела попросить тебя об одном. Поклянись, что не откажешь.
— Хорошо.
— Нет! Поклянись! Ты ведь знаешь, как мне плохо. Лежу тут одна. Как ни прислушиваюсь, все равно ничего не слышу. Клянешься?
— Клянусь!
— Что не откажешь? Так вот, обещай
— Ладно. К тому же мне и не хочется уезжать…
— Поклянись своей матерью!
— Клянусь.
Внезапно она погрустнела:
— Тебе не противно делать здесь все, что ты делаешь?
— Да нет, это даже забавно.
— А если тебе надоест? Ладно, иди. Ты, наверное, голоден. Что ты собираешься есть?
— Яичницу. Потом картошку и кусок ветчины.
— Принеси мне немного яичницы. Завтра я постараюсь встать. Правда, доктор велел мне не двигаться, если я хочу поправиться.
Она снова позвала, когда он уже спускался вниз:
— Жан! Я хотела еще сказать тебе… Наверное, я тебе надоедаю, да? И если Фелиция крутится вокруг тебя…
— Не волнуйтесь! У нее нет никакого желания крутиться около меня. Она меня ненавидит.
И он отправился варить картошку.
Он не стал дожидаться, пока она позовет. Поднялся, осторожно приоткрыл дверь, боясь потревожить ее сон, но в очередной раз наткнулся на ее вполне ясный взгляд.
— Я закончил. Что-нибудь еще нужно сделать?
— Дождь еще не кончился?
— Скорее уже какой-то туман.
— Ты хочешь еще чем-то заняться? Жаль, что не могу тебе показать, где что лежит. Знаешь, Жан, никто бы для меня столько не сделал, сколько делаешь ты. Даже моя мать, которая только и думала меня куда-нибудь пристроить, чтобы освободиться от лишнего рта! Она даже не побеспокоилась узнать, в каком доме я живу. Тебе не попадался на глаза окуриватель?
Он отрицательно покачал головой.
— Он в сарае. Это такая гармошка с длинным шлангом. Внутри, наверное, еще осталась сера. Если нет, то возьми коробочку на подоконнике. Коробку из-под печенья. В ней желтый порошок. Только не ошибись. Наполни емкость, соединенную с гармошкой.
— Понял. И что я должен окурить?
— Виноградник, что у изгороди.
Он занялся окуриванием после полудня. Скитаясь по сельской местности, он часто видел крестьян, работавших в своих садах. Его всегда удивляли их спокойствие и безмятежность. Он не знал, чем они занимаются, и замечал разве что верхнюю часть тела, помятые шапки да погасшие трубки.
Теперь ему предстояло стать таким же крестьянином, и он знал, что Фелиция наблюдает за ним и Франсуаза тоже иногда поглядывает на него.
Старик же с отсутствующим видом слонялся около своих коров. Он даже наклонился, чтобы переставить колышек и распутать намотавшуюся цепь.
— Папа! — крикнула Франсуаза, забыв, что старик ничего не слышит.
— Фелиция!
Окурив серой все виноградные кусты, Жан вернулся в кухню, налил стакан вина и выпил его, не отходя от стола.
— Это ты? — крикнула Тати.
«Смертный приговор…»
Эти слова вновь беспричинно пришли ему на ум, и настроение сразу упало.
— Почтальон не приходил? Обычно он приходит в три часа.
— Я его не видел.
— А мне послышалось. На столе нет письма? Вот уже две недели от Рене ничего нет. Может, его наказали? Дай мне воды, Жан. От тебя пахнет серой. В глаза-то не попало? А то будешь мучиться целый день, и назавтра глаза покраснеют.
— Вы помните, что я вам говорил раньше?
— О чем?
— Когда вы меня просили рассказать. Так вот! В одном месте я соврал.
Она с беспокойством посмотрела на него. Зачем он об этом брякнул, когда она меньше всего ожидала?
— Это касается Зезетты. Я же сказал вам, что все произошло из-за женщины. Иногда я даже сам так думал. Но это неправда. Я никогда не любил Зезетту. Не будь ее, все случилось бы, наверное, иначе. Вы понимаете? Я совершил бы что-то другое.
Нет, она не понимала! Прежде всего, она не понимала, почему он вновь окунулся в свои воспоминания. Стало тепло. Он неторопливо работал целый день, как работают в деревне, с перерывами, чтобы освежиться и оглядеться вокруг.
— Да, наверное, я совершил бы что-то другое. Все равно что! Я давно чувствовал, что это должно кончиться. И даже хотел, чтобы все произошло скорее. Вы приняли таблетку?
— Нет еще. У меня нет воды.
— Извините. Я сейчас принесу свежей.
Спустившись к колодцу, он задумчиво повторил:
— …что-то другое…
Эжен, отец Фелиции, наверное, сидел в бистро, играл в карты и даже говорил о Жане и теперь тяжелой походкой, с багровыми глазами возвращался домой, чтобы проглотить свой суп и провалиться в тяжелый хмельной сон.
Тати рассказала Жану историю шлюзовщика. Ногу он потерял не на войне, а в колониях. У него случались приступы малярии, и иногда он на четыре-пять дней запирался в своей комнате. Время от времени оттуда слышалось его рычание. Если иногда его жена открывала дверь спросить, не нужно ли ему что-нибудь, в нее летел стул или другой предмет, оказавшийся под рукой.
— Оставьте меня в покое, ради Бога, не то я сожгу эту лачугу!
Речники его знали. Не видя его на посту, они догадывались, что у него очередной приступ, и сами управлялись с воротами шлюза.
Его жена не жаловалась. Она была беременной. Она всегда была в положении, даже не успев оторвать от груди последнего ребенка. Родимое пятно неприятного желтого цвета покрывало половину ее лица.
— Почему ты постоянно об этом думаешь?
Он вздрогнул. Он размышлял совсем не о том, о чем она подумала, и от этого улыбнулся.