Вдова Кудер
Шрифт:
— Жан, ты спишь?
Она позвала вполголоса, но он услышал.
— Почти, — откровенно ответил он.
— Спокойной ночи.
Фелиция тоже пожелала ему спокойной ночи. Что может подумать о нем такая девушка, как Фелиция, зная, что он убил человека? И откуда у нее ребенок? Кто ее наградил? И где?
Ему послышался веселый голос его адвоката, пришедшего от парикмахера, о чем свидетельствовали розовая гладко выбритая кожа и следы талька на ушах.
— Ну что, старик?
«Статья 314-я Уголовного кодекса…»
— Нет! — закричал он словно в кошмарном сне.
Он сообразил, что Тати могла услышать его крик. Наверное, она подумала, что он провалился в глубокий сон, как ребенок.
Лягушки… Не забыл ли он подлить керосина в инкубатор? Что она ему еще говорила? Ах да… Мясник… в деревне… Это его день… Он должен купить мяса…
А у Франсуазы не едят мяса, потому что…
— Спокойной ночи!
Но она уже повернулась и пошла…
Кукареку!
В слуховое окно просвечивало бледное, почти белое солнце, а внизу Тати ворочалась в своей постели.
8
Сначала появилась сдержанная, немного высокомерная женщина в трауре, жена бакалейщика, с обвязанным горлом — утром она внезапно потеряла голос.
Затем показалась Фелиция. К грузовичку мясника подходили люди почти из всех домов и занимали очередь. Многие подходили, жуя на ходу и выпячивая животы, словно гуси.
Позади грузовичка соорудили своего рода палатку, где виднелись подвешенные куски мяса, весы, медные гири и висевшие на веревочке куски серой оберточной бумаги.
— Кто следующий?
Обслужив очередного покупателя, мясник трубил в рожок, оглядывая всю деревню, будто желая убедиться, что все услышали о его прибытии.
Упали последние капли, и дождь прекратился. Фелиция пришла в сабо, в красной шали поверх голубого халатика, держа в руке клеенчатую сумку.
Заметив подходившего к машине Жана, она чуть улыбнулась. Только он не понимал, что здесь его не ждали! Неожиданным для всех был не только он сам, но и малейшие подробности его биографии, и даже манеры.
Он шел быстро. Он спешил, ибо заметил Фелицию еще с дорожки у канала. Его волосы растрепались, поскольку он был без шапки. Его худощавое небритое лицо чем-то напоминало лицо Христа.
Он и шел-то не как все. Казалось, что он идет без какой-либо цели. Его руки болтались. В своих холщовых туфлях он шел бесшумно, отчего его походка казалась гибкой и мягкой. Голубое пятно брюк, белое пятно выстиранной, но неглаженой рубашки.
Сам он считал вполне естественным прийти сюда, ждать своей очереди, иногда поглядывать на Фелицию и смущенно отворачиваться.
— Семь пятьдесят, красавица. А тебе что, девушка?
— Мне мяса для жаркого. Не больше фунта. Сколько это будет?
— Четыре франка фунт.
С удивлением Жан разглядывал маленький кусок почерневшего мяса — ну прямо кожа да кости.
Девушка решительно возразила:
— Мне нужно только на четыре франка. Отрежьте немного.
Она приготовила в руке две двухфранковых монеты. Заплатив, она мельком взглянула на Жана и пошла в направлении канала, постукивая деревянными подошвами.
— Что вам, молодой человек?
— Бифштекс.
— На сколько человек?
— На одного.
— Вы, наверное, любите толстый?
— Пожалуй, да.
Он торопился. Он смотрел на уходившую Фелицию, не отдавая себе отчета в том, что собравшиеся крестьяне смотрят на него почти как на диковинное животное.
— Восемь франков.
Он был поражен. Восемь франков за его бифштекс и только четыре франка за мясо, которое будут есть Фелиция, ее мать, отец и старик Кудер.
— Вы забыли сдачу.
— Ах да… Извините.
— Ничего страшного.
Не решившись бежать, он нагнал Фелицию лишь на середине пути. По каналу навстречу ему шла баржа, которую тянул ослик. Ослика вела совсем маленькая девочка.
Шлагбаум, видимо, был опущен, потому что на мосту никого не было. Над прямым, как стрела, каналом светилась такая же прямая полоска неба между двумя рядами деревьев, росших по обе стороны воды. И ни души кругом, если не считать девчушки и ее осла.
— Зачем вы бежали? — не оборачиваясь, спросила Фелиция, услышав сзади его шумное дыхание, пока он замедлял шаги.
— Я не бежал.
Ему было нечего ей сказать, просто хотелось побыть рядом с ней, причем он даже не думал, о чем он будет с ней говорить. На ходу он разглядывал ее профиль, отметив про себя толстую, как бы набухшую, нижнюю губу, делавшую ее лицо надутым и недовольным. У нее были маленькие уши и тонкая белоснежная кожа, как у всех рыжеволосых.
Ее не смущало, что он так пристально ее разглядывает. Она шла в своем ритме и, когда они молча прошли метров двести, спросила, словно подводя итог своим мыслям:
— Что вас удерживает у моей тетки?
Он не раздумывал ни секунды. Быстрый ответ удивил прежде всего его самого, тем более что он никогда не задавался этим вопросом.
— Пожалуй, дом.
Немного помолчав, она сказала:
— Я все думаю, что в этом доме особенного. Всем он нужен. Моей матери. Тете Амелии.
— А вам?
— Мне? Мне все равно.
Когда они подошли к шлюзу, она заметила:
— Смотрите-ка! К тетке кто-то приехал.
— Почему вы так считаете?