Вдова Кудер
Шрифт:
— Я думал о шлюзовщике! — сказал он.
— У него опять приступ?
— Нет. Я подумал о нем просто так, без причины.
— Тебе скучно?
— Нет. Кажется, мне пора идти за коровами. А завтра вы мне обязательно объясните, как я должен сбивать масло.
Из-за пелены, весь день закрывавшей небо, незаметно наступили сумерки.
Уже привыкшие к нему коровы посмотрели на него и, освобожденные от цепей, резво затрусили к дому.
Кстати, дождь кончился. Земля под ногами стала пористой. Нагнувшись, он выдернул колышки и подобрал цепи.
С удивлением он услышал голос неподалеку от себя:
— Обычно их оставляют.
Это была Фелиция. Она подошла с ребенком на руках, выпятив живот. Ее рыжеватые волосы были усеяны мелкими дождевыми капельками. Он почувствовал, что ей хочется улыбнуться.
— Это верно, — пробормотал он.
Действительно, зачем относить домой колышки и цепи? Разве их кто-нибудь украдет?
Отвернувшись к мосту, по которому уже шли коровы, он тихо сказал:
— Спасибо.
Проводив его несколько секунд глазами, она тоже направилась к своему дому. Каждый возвращался к себе, и тем не менее она бросила вдогонку:
— Спокойной ночи.
Он резко обернулся. Слишком поздно. Она уже шла к дому, высоко поднимая ноги в мокрой траве.
И он пошел какой-то тяжелой походкой, слегка тыкая концом палки в коровий бок. У Франсуазы зажегся свет. За занавеской он разглядел силуэт старика Кудера.
Вернувшись, он нашел в хлеву лампу и зажег свет.
— Ну, не сердись ты. Ты же видишь, я делаю все, что могу.
Одна из коров обмочила ему ноги и дважды перевернула ведро, а другая, глядя на него, надрывно мычала. А ведь он еще не загнал кур. Кстати, не забыть бы добавить керосина в инкубатор.
Наверху Тати лежала в темноте. В широко открытое окно тянуло вечерней прохладой. В низине по обеим сторонам Шера расквакались лягушки.
— Жан, как дела? — послышался голос сверху.
— Все в порядке! — откликнулся он.
Найдя в прачечной обливные керамические кувшины, он перелил в них пенистое молоко. Он вспомнил, как его сестра, тогда еще совсем маленькая, ходила пить молоко от только что подоенных коров на ферму, которую купил отец.
Будет ли он сегодня лучше спать? Нахлынут ли сегодня опять те же воспоминания, которые, как невралгические боли, приходят в строго определенный час, как только он укладывается в свою постель под слуховым окном.
«Смертный приговор осуществляется…»
Он быстро закончил все дела, зажег в кухне лампу старинного фасона с сосудом из голубоватого стекла, закрыл дверь и накинул цепочку.
— Это ты? — крикнула Тати.
Ну конечно! Это он!
Войдя в ее комнату, он ощутил в темноте ее глаза.
— Сначала закрой окно, а то мошкара. Потом зажги свечу. Ты ел?
— Нет еще.
— Много молока пролил?
Разумеется, она слышала, как два раза падало ведро.
— Нет, не очень.
— Я ведь не упрекаю. Я знаю — ты делаешь все, что можешь. Ты не забыл про инкубатор? Я все думаю, как нам быть в субботу с рынком.
— Я мог бы съездить.
В тот момент, когда он зажигал свечу, она из суеверия схватилась за дерево. Он не стал говорить с ней о столь отдаленном будущем. До субботы надо еще дожить…
— Фелицию видел?
— Нет.
Он ответил без колебаний, инстинктивно солгал, сам тому удивившись.
— Лучше бы родители устроили ее работать. Она ведь целыми днями ничего не делает. Правда, и отец ее тоже ничего не делает. Да и Франсуаза не надрывается. Им больше нравится жить как паразиты, чем утруждать себя. Они считают, что им все должны, и даже старый Кудер. У них всегда есть что кушать. Правда, мясо не часто бывает у них на столе. Однако это более благородно, чем…
Она вдруг удивилась окружавшей ее тишине.
— Ты что делаешь?
— Ничего! Слушаю.
— Я не надоела тебе со своей болтовней, а? Но если бы ты попал в этот дом, как я, в возрасте четырнадцати лет. И в куклы мне нечасто приходилось играть. Тати туда! Тати сюда! Принеси воды! Набери воды! Почисти хлев! И всюду и везде Тати как лошадь! А две дочки, которые только жрали да жирели, так и не научились ничего делать своими руками. Что ты будешь есть, мой бедный Жан?
— Не знаю. Я еще не думал об этом.
— Завтра в деревню приедет мясник. Возьмешь у него большой кусок мяса. А сегодня… Там, в шкафу, должны быть две банки сардин. Съешь одну. Мне же принеси кружку молока, в которую добавь чуть-чуть кофе. А то я боюсь, что не засну.
Спускаясь по лестнице, он подумал: «Я тоже…»
Но он утешал себя тем, что завтра снова будет день, не важно — пасмурный или солнечный, что он разожжет в печке огонь, смелет кофе, пойдет в хлев, где коровы опять будут мешать ему своими хвостами, отведет их на лужайку, а Фелиция, наверное, будет сидеть около дома или наблюдать за ним из-за занавески. Раз уж сегодня она попрощалась с ним, то завтра поздоровается. Она еще не совсем привыкла к нему, но лед уже тронулся.
Он в одиночестве поел на краешке стола и согрел кофе для Тати. Выкурив последнюю сигарету, он поднялся к себе на чердак, где сегодня, в отличие от прежних дней, ощущалась сырость. Даже простыня отсырела. Свернувшись калачиком, он лежал с открытыми глазами.
Он все ждал, нахлынут ли снова те воспоминания, и не хотел этого.
«Смертный приговор…»
Тати тоже не спала. В комнате старика было пусто. Где же спал Кудер в доме своей дочери, ведь там всего две комнаты?
Вовсю расквакались лягушки. Если замучают воспоминания, Жан может встать и выйти на воздух. Или нет, это напугает Тати, она подумает, что он хочет уйти.
Приедет ли отец? Она об этом думала и, пожалуй, была не так уж не права. Он помнил отца с чуть поседевшими волосами, что очень украшало его. Теперь, по-видимому, он стал совсем седым. Но лицо-то, наверное, осталось молодым и сохранило игривость и ироничную веселость, столь свойственные всем ловеласам.
Его всегда интересовали женщины, причем все поголовно, и всю жизнь он только и делал, что менял их, ныряя из одной постели в другую.