Вдова поневоле (Тайные наслаждения)
Шрифт:
Карлион пожал плечами.
– Может, и на самом деле узнал. Хотя, честно говоря, я сомневаюсь в этом.
На лице Джона появилось недовольство.
– И что он тебе рассказал наверху? Что-то ты долго не возвращался.
– Бедлингтон замучил меня воспоминаниями о дяде Лайонеле. Должен признаться, его воспоминания не совпали с моими собственными, но я осмотрительно решил промолчать об этом. Его светлость очень хочет получить назад письма, которые написал брату. Но так как я не нашел никаких писем среди бумаг Эустаза, то не смог ничем ему помочь.
– Нед, а он не пытался выведать, не
– Мой дорогой Джон, Бедлингтон может быть старым дураком, но он не зря столько лет прослужил в конногвардейском полку, чтобы не понимать, что никогда ни в коем случае нельзя себя выдавать. Если дать волю своему воображению, тогда его расспросы действительно покажутся подозрительными. А можно, напротив, постараться быть объективным. И тогда его интерес выглядит, как вполне естественное желание дяди поподробнее узнать о проделках и долгах любимого племянника. Я был вполне откровенен с ним.
– Вполне откровенен с Бедлингтоном? – с ужасом воскликнул Джон.
– Да, я дал ему ясно понять, будто нашел среди бумаг Эустаза, кроме счетов и любовной корреспонденции, кое-какие документы, которые предпочитаю сжечь, – спокойно сообщил Эдуард Карлион.
Джон расхохотался.
– Ну ты и хитрец! А ты ему случайно не рассказал о последнем приключении Ники?
– Конечно, рассказал и сообщил, что миссис Чевиот очень расстроена ночным визитом вора.
– И что он на это ответил?
– Он надеется, что все ценные вещи остались на месте.
– Ну? Не может быть? И что было потом?
– Я сказал, что пока, насколько мы можем судить, все на месте, – сообщил Эдуард Карлион.
– Интересно, каковы будут дальнейшие действия Бедлингтона? – задумчиво произнес Джон.
– Его светлость сообщил мне, что должен завтра же утром вернуться в Лондон, но пообещал опять приехать в Сассекс на похороны. По такому случаю, – добавил Эдуард, беря щепотку табаку из табакерки, – Бедлингтон решил переночевать в Хайнунсе.
– О Господи, Нед, я начинаю склоняться к мысли, что ты был прав.
– Да, я вижу это, – кивнул лорд Карлион. – Зато сейчас я сам начинаю склоняться к мысли, что был неправ!
Глава 12
К ужину лорд Бедлингтон спустился не в таком подавленном настроении, в каком пребывал после разговора с Карлионом. Правда, время от времени он тяжело вздыхал, а дважды был даже вынужден вытирать глаза. Братья Карлионы с радостью заметили, что печальные новости совершено не повлияли на аппетит его светлости.
Бедлингтон не пропустил ни одного блюда, а превосходные дейвенпортские куры вызвали у него такой восторг, что он попросил обязательно похвалить кухарку и поздравил лорда Карлиона с приобретением такого сокровища.
Ужин начался с супа, за которым последовали рагу, запеченный карп, поджаренный по-португальски, бифштексы с устричной подливкой и куры. На десерт подали «Плавающий остров» (торт из сладкого крема, кусочков меренги, взбитых яичных белков и желе наверху или плавающего вокруг – прим. переводчика) и фруктовый пирог.
К десерту лорд Бедлингтон настолько смирился со смертью любимого племянника, что смог даже рассказать три последние лондонские сплетни и признался Эдуарду Карлиону, с наслаждением вдыхая аромат портвейна, что никогда не мог согласиться со своим старинным другом Браммелем, который отрицательно относился к сухим винам и считал их напитками, недостойными джентльмена.
Его светлость выпил не один стакан портвейна, но надежды Джона на то, что вино развяжет ему язык, не оправдались. За долгие годы дружбы с регентом милорд научился пить вино, как воду, и приобрел пищеварение страуса. Вино могло размягчить его и заставить рассказывать не совсем приличные истории, но даже самый злейший враг его светлости не мог обвинить его в том, что когда-нибудь видел лорда Бедлингтона пьяным.
Когда Бедлингтон наконец нашел в себе силы расстаться с графинами с вином, Эдуард Карлион отвел гостя в библиотеку. Он решительно избавился от Джона под предлогом, что тому надо написать кое-какие деловые письма. Джон скорчил гримасу, но вежливо поклонился и отправился в один из салонов ждать брата.
Поблагодарив Карлиона за уютную комнату с камином, мягкое кресло и превосходный бренди, его светлость, казалось, вновь вспомнил о своем несчастном племяннике и печальных обстоятельствах, которые привели его в Сассекс. Как великодушно признался Бедлингтон, он не сомневается в том, что Карлион действовал из самых лучших побуждений, и даже допустил, что из-за любви к единственному сыну своего брата, возможно, был чересчур снисходителен к ошибкам Эустаза, которые видел так же хорошо, как и все остальные. Большинство этих ошибок лорд Бедлингтон объяснял влиянием плохой компании, в которую попал племянник. Потом, понизив тон, его светлость доверительно поинтересовался у Карлиона, почему он считает, что Эустаз оказался в значительно более худшем положении, чем все они думали?
– Я часто удивлялся, откуда он берет средства для такого образа жизни, какой вел, – ответил Эдуард Карлион ровным голосом.
– Да! – тут же кивнул Бедлингтон. – Я тоже задавал себе этот вопрос. Надеюсь, что наши опасения окажутся напрасными. К сожалению, не могу похвалиться, что бедный мальчик сделал меня своим доверенным лицом, хотя мне очень хотелось этого.
– Мне-то ваш племянник точно ни о чем не рассказывал.
– Не хотелось бы нарушать очарование этого прекрасного вечера упреками в ваш адрес, а посему не стану ничего говорить по этому поводу. И все же я никак не могу прогнать мысль, что если бы вы относились к нему с большей снисходительностью…
– Мой дорогой сэр, у меня нет ни малейших сомнений в том, что вы относились к Эустазу со значительно большей снисходительностью, однако это не помогло вам завоевать его доверие.
– Верно! Абсолютно верно! Иногда я думаю, не переусердствовал ли в любви к нему, не позволял ли Эустазу чересчур многого. Знаете, после смерти его бедного отца я разрешил Эустазу считать мой дом своим домом… вернее, с того момента, когда он понял, как удобно иметь в городе дом, где тебя всегда ждут и радушно принимают. Да, да… я относился к Эустазу, как к собственному сыну, но не могу похвалиться, что он платил мне той же монетой. Надеюсь, не я испортил его, хотя, видит Бог, хотел я этого меньше всего на свете.