Вдруг выпал снег. Год любви
Шрифт:
— Добрый день, Софья Романовна!
— Как же тебе не стыдно, Прокопыч. Все люди на учениях, а ты на лыжах разгуливаешь с нарушением формы одежды.
Прокопыч был в красном свитере, в спортивных синих брюках, в шерстяной шапочке с козырьком. Он улыбался и глубоко дышал.
— Что поделаешь, Софья Романовна, свою гауптвахту я на учении взять не могу. Вот если провинится кто там, всегда пожалуйста. Я у вас был, контрольную с Лилей делал.
Прокопыч приподнял немного свитер. За поясом брюк оказались тетрадь и какой-то учебник. По настоянию полковника
— По какому предмету контрольная? — спросила Софья Романовна.
— Физика.
— Ну смотри, молодец! Как говорится, с божьей помощью осилил.
Прокопыч засмеялся:
— С божьей или нет… А с помощью Лили точно. Она сейчас на примерку к Марии Ивановне Ерофеенко собирается. Потом пойдет в клуб на репетицию.
— Это все хорошо, — строго сказала Софья Романовна. — Только ты мне язык не заговаривай…
— Я нет. Я ничего… — смутился Прокопыч.
— У меня разговор серьезный есть. Доложи, дружок, как твои дела с Маринкой.
Прокопыч смутился пуще прежнего. Пробурчал:
— Дела как дела.
— Это не ответ.
— Я понимаю, Софья Романовна. Но какой из меня муж? Староват я ей в мужья… К тому же еще и учеба.
— Постыдился бы, Прокопыч!
— Я честное слово говорю…
— Ладно, — Софья Романовна поджала губы, — разговор этот не для улицы. Ужинать приходи.
— Хорошо. — Прокопыч вздохнул обреченно.
Ледок задиристо потрескивал под каблуками. И Лиле нравилось наступать на него, скользить, если, конечно, скольжение получалось, потому что дорога была изъезжена машинами и мороз сковал ее как была — ребристой, ухабистой. Однако тут и там попадались колдобины, заполненные в дожди водой и блестевшие теперь ровными матовыми проплешинами. Лиля радовалась им, как ребенок игрушкам.
Солнце набухало в далекой дымке. Его не было еще полчаса назад. Слева от дороги, что шла в Каретное, серел мелкий осиновый лес. Только чуть поодаль, за солдатской столовой, тянулись к небу высокие сосны, темные и золотистые, заслоняя собой полковой стадион, длинные скамейки вокруг поля и, конечно, дорогу.
Полковой клуб давным-давно, когда-то обосновался в старой финской кирке; далеко отовсюду в гарнизоне виден был цинковый купол, внушительный, солидный и никак не соответствующий затрапезной простоте деревянного сруба под ним на фундаменте из грубо обтесанного гранита.
Строевой плац для занятий, начинавшийся сразу за стадионом, был пуст, как всегда во время учений, и это тоже являлось характерной приметой гарнизонной жизни: обычным днем в эти дообеденные учебные часы плац бывал многолюден, как железнодорожный вокзал.
Миновав магазин военторга, возле которого с ней поздоровались пять или шесть женщин, знакомых ей только в лицо, Лиля вышла на узкую
У ступенек, с которых розовощекий солдат без шинели и шапки сметал снег, стояли начальник клуба Сосновский и его жена Ольга, очень хорошенькая маленькая и хрупкая женщина, совершенно помешанная на любовниках, как правило, воображаемых, но совершенно необходимых, по ее представлениям, для ощущения полноты жизни. А полнота жизни, или комплекс полноценности, как она выражалась, была для нее то же, что артистизм, из слагаемых которого талант казался ей не самым главным.
Она увидела Лилю. И подняла руку, приветствуя ее чуточку кокетливо просто потому, что не могла иначе.
— Нет худа без добра, — сказал Сосновский и тоже улыбнулся. — Случись экзаменаторы во ВГИКе более проницательными, кто бы украсил наш праздничный концерт.
— Не будь эгоистом, Вадим, — ответила Лиля. И поцеловалась с Ольгой.
— Эгоизм — это как наследственность, — заявила Ольга. — От него не вылечишься.
— Видишь, Лиля, Ольга в своем репертуаре. — По смуглому, не очень тщательно выбритому лицу Сосновского вдруг рассыпались морщинки, и весь он сделался грустным, словно готовым расплакаться.
— Постоянство, Вадим, на дороге не валяется, — попыталась отшутиться Лиля.
— Какое счастье, что ты здесь. Без тебя бы гарнизон осиротел.
В зрительном зале свет горел только на сцене. Худенькая девочка в трико — школьница восьмого или девятого класса, опираясь тонкими руками на рояль, тщательно повторяла большой батман, закидывая назад ногу, которая никак не хотела выпрямляться в колене.
Розовощекий солдат без шинели прошел мимо них. Открыл дверку одной из двух печей, которыми отапливался клуб, и стал подкладывать в печь дрова.
Лиля сказала Сосновскому:
— Ты бы лучше вместо этого розовичка-боровичка Игнатова при клубе оставил. Он бы тебе и печку топил, и мне на гитаре аккомпанировал.
— С Игнатовым одно горе, — поморщился Сосновский. — Поперек артистической карьеры Игнатова старшина Ерофеенко стоит. Настырный мужик. Говорит, клуб — это баловство…
— Авторитет у тебя слабый, — пренебрежительно пояснила Ольга. — Капитан, а со старшиной не справишься.
— «Справишься»! — Сосновский подскочил как ужаленный. — Всему начальству на него жаловался. С него же точно с гуся вода. Служака есть служака!
— При чем тут служака? — возразила Ольга. — Супруга всех начальниковых жен обшивает.
— Тебя тоже, — огрызнулся Сосновский.
— Куда же мне деться?
— Ладно, — сказала Лиля. — Чем сегодня займемся?
— Пролог будем готовить. — Сосновский говорил с обидой. И хмурился. — Я стихотворение подобрал…
…Из клуба Лиля и Ольга шли вместе. Так и не потеплело, хотя солнце светило ярче, чем полтора часа назад, и земля, покрытая снегом, и даже голые осины над нею, и черепичные крыши деревянных домов глядели весело, точно не ноябрь стоял, а март или апрель месяц.