Вечера в древности
Шрифт:
Насколько я мог судить, а Они издавали множество негромких звуков, смотреть там было особо не на что. У меня было такое впечатление, что Усермаатра поглощен тем, что держит Ее за руку, и, когда мое любопытство стало таким острым, словно зубы вцепились в мои жизненные органы (ибо я представлял Их себе так отчетливо!), я наконец встал и украдкой заглянул в Их покой. Они пребывали именно в том положении, какое я видел в своих мыслях: бок о бок, и Ее царственные пальцы были в Его руке. Но я не ожидал увидеть судорогу страсти на Ее лице, быструю и болезненную. Я услышал, как Он бормочет: „Я — Могучий Бык, Возлюбленный Маат, Я — Его Величество Хор, Сильный Правдой и Избранник Ра".
Она издала нежный, но очень необычный звук — не стон и не всхлип, а некий протест Ее собственной плоти против испытываемого удовольствия, похожий на скрип дверной петли, и Она произнесла: „Да, — и сжала Его руку, и сказала: — Продолжай говорить со Мной". И Он проговорил низким голосом, ясным, как дрожание земли: „Я есть Трон Двух Земель. Моя сила известна во всех пределах. При звуке Моего имени из гор выступает золото".
Если бы я даже не видел содроганий Ее тела, то знал бы по негромким быстрым вскрикам, что Она исходит — на том самом месте, полностью одетая, сидя рядом с Ним, — и лишь Их пальцы переплетены. В тот же миг я ощутил властное воздействие сокровенной силы Их чувств, и мне пришлось сесть обратно рядом с Хекет, и эта принцесса, исполнившись страсти, была готова с радостью отдать мне все, что могла предложить.
Медовый-Шарик научила мое тело, как пользоваться болотом (откуда я и узнал, что самые пьянящие ласки, подобно духам, рождаются из худшей гнили), и я познал эту половину любви, точнее говоря, ее низменную половину, но Медовый-Шарик могла также предложить изобильную щедрость плоти, тогда как Хекет, по этим болотным меркам, представлялась даже не животным, но (из-за ее благословенных глаз) ящерицей или змеей. Теперь я понял, отчего Усермаатра посещал ее раз в году. Ибо я ощутил внутри себя всех восьмерых отцов и матерей слизи и волнение всего, что движется в темной земле под самыми черными из вод. Я содрогался рядом с Хекет, борясь с искушением насладиться каждым злым духом, которым она могла повелевать, будто этим я немедленно и навсегда свяжу себя с ней брачными узами (и не только из-за отсутствия собственной воли, но скорее из-за того, что теперь ей была подвластна часть силы Усермаатра). Тогда я встал, ощутив — не спрашивайте меня как, — что если не уйду от Хекет, то Нефертари будет потеряна для меня навсегда. Это движение дорого обошлось мне. Мои чресла познали такой поворот подземных ключей, что я почувствовал себя выпотрошенным — так резко я погасил эти внезапные огни, нет, лучше сказать — от моей нижней части остался лишь дым.
И в этот момент я услышал, что Усермаатра издает необычные звуки, не то чтобы Он, поперхнувшись, судорожно глотал воздух, но в Его голосе слышалось крайнее напряжение. Такие придушенные стоны более всего напоминали хрип быка, шею которого сдавила веревка! Я снова осмелился заглянуть в дверь, и что же — перед моими глазами был Он, мой Царь, и Его голова была между Ее ног. Никогда не видел я рот Усермаатра на женщине, в пылу каких бы то ни было развлечений с любым числом маленьких цариц, нет, и зрелище это поразило меня, подобно ударившему в глаза потоку яркого света. Он пировал, как дикий кабан, пожирающий особо вкусный корень во влажном лесу. И всего-то — Ее маленькое светлое гнездышко. Он с рычанием извергся, выкрикнув что-то о сердце хеттов, о солнечном свете на морской глади — нечто бессвязное! Я едва разобрал Его слова, пораженный тем, что Она оставалась спокойной. Да, разумеется, как только Он закончил, Она снова взяла Его руку и заговорила о Его царских пальцах и о том, что надеется, они не устали.
Я отошел от двери и сел, уязвленный горестными мыслями, в то время как Хекет на другом конце покоя осталась предоставленной кипению своих страстей. Я же был вынужден слушать ясный голос Маатхорнефруры, которая говорила Ему, что обожает Его пальцы, когда Они касаются Ее руки. Она сказала это. Она даже сказала: Я люблю Твою руку!" И конечно же, я подумал: „Именно так Египет входит в Нее!", но в своем сердце стал меньше надсмехаться над Ней, вспомнив то дивное чувство, которое испытал я, когда рука Усермаатра схватила мою, и как много она сказала мне о Его радостях.
Однако нельзя было ничего узнать о Маатхорнефруре, забыв, что Она — самая практичная женщина на свете. Они еще не закончили обмениваться признаниями, еще не умолкли Их вздохи и не угасло Их временное удовлетворение, как Она уже начала задавать Ему такие вопросы, которые вызвали во мне крайнюю неловкость. Никто из тех, кого я знал в Двух Землях, никогда не стал бы расспрашивать Фараона о подобных вещах, но Она вела себя столь же целеустремленно, сколь серебристым был весь Ее облик — вот, нашел! Я понял, что Она мне напоминает: ни много ни мало — те серебряные таблички, на которых Хаттусил Третий начертал свой самый разумный на свете мирный договор.
Теперь Она хотела узнать, как Он, Ее муж, Ее могущественный муж, стал Фараоном. Оттого ли, что Он был старшим сыном, спросила Она. Насколько Ей известно, здесь нет такого обычая, сказала Она, и никто из Ее приближенных не мог Ей ничего объяснить. „Нет, ты ошибаешься, и Я могу Тебе это объяснить, — сказал Он. — Все произошло не так, но путем женитьбы на Его наполовину сестре, ибо Нефертари по Ее материнской линии принадлежит к самой царской семье".
„У Тебя есть от Нее дочь?"
„Нет, но у Меня есть Бинтанат, дочь от Истнофрет, благородство происхождения которой тоже дает такое право. Разумеется, Она простовата, глупа и проводит время в обществе жрецов. Бинтанат никогда не сможет стать настоящей Царицей".
„Но ведь сын Нефертари сможет стать Фараоном, если Он женится на Бинтанат?"
„Думаю, да. Это дело весьма отдаленного будущего. Прекрати этот разговор".
„Но Я хочу, чтобы Пехтира был в безопасности. Я хочу, чтобы Ты Его защитил".
„Ты хочешь помолвить Его с Бинтанат? Она же одного с Тобой возраста".
„Это не важно. Я хочу, чтобы Ты защитил Нашего сына. Боги создали Нашего сына в Моем чреве".
„Какие Боги?" — спросил Усермаатра.
„Какие Боги?" — повторила Она.
„Ты не можешь Их назвать, — сказал Он. — Ты не знаешь египетских Богов".
„Все Мои Боги — Твои", — упрямо ответила Она.
„Расскажи Мне о Них".
„Я не хочу знать Их тайн".
„Ты не знаешь тайн даже Своих собственных Богов".
Я чувствовал Его мысли. Их тяжесть легла на мой лоб. Страх перед великими и ужасными опасностями вновь начал оживать в Усермаатра. Его страх был тяжел, как золото, и полон величия. Не знаю, возможно, из-за Хекет, но я услыхал Его следующие мысли. Да так отчетливо, что мог бы поклясться, что Он их произнес вслух, хоть Он этого не сделал: „Чем дольше Я буду оставаться с Маатхорнефрурой, — сказал Он Себе, — тем больше отдалюсь от Своего Царства".
Вероятно, Она услыхала эхо этих мыслей, так как сказала: „Тебе не нужно, чтобы Я была близка к Твоим Богам. Если Ты будешь спать в Храме, Твои сны будут удерживать Их поблизости. Так поступает Мой отец".