Вечера в древности
Шрифт:
Ее печати, как я вскоре понял, представляли собой отличительную особенность общения между хеттами. У Маатхорнефруры, как мне сообщила Хекет, было немало печатей, и все они были сделаны из камня — маленькие и круглые, не длиннее и не толще обычного пальца, но по картинке-оттиску на воске я мог судить о редком искусстве резьбы. Не знаю, как художникам удавалось вырезать такие прекрасные сцены из жизни Богов и Царей на бирюзе и серпентине, яшме, агате и халцедоне. Я стал думать об этой белокурой Принцессе, представляя, как Она сидит одна в своем покое и пишет на папирусе, а потом выбирает нужную печать. Каждый раз, ломая воск на Ее послании, я испытывал
И вот однажды я получил Ее послание, в котором говорилось:.Посети меня этим утром". Я пришел, и мы проговорили в Ее саду целый час, а на следующий день — еще дольше. Я обнаружил, что, при всей Ее внешней утонченности, Она — весьма практичная женщина, которая любит посплетничать. Если сначала я считал, что Она жаждет заполучить меня, поскольку я был столь близким слугой Другой Царицы, то теперь мне стало казаться, что Она более интересуется теми днями, которые я провел в качестве Управляющего Дома Уединенных. Она никогда не говорила о Нефертари, но хотела услышать все, что я мог рассказать Ей о Садах. В особенности — о живущих там детях Усермаатра, а также о тех маленьких царицах, которым Он отдавал предпочтение. Все это Она слышала от Хекет, но желала, чтобы я рассказал снова. И когда однажды я со смехом пожаловался: „Ты все это уже знаешь", Она ответила с горячностью — или так это прозвучало из-за Ее необычного произношения: „У нас, хеттов, есть пословица: Узнай одним глазом, узнай другим. После этого взгляни обоими глазами".
Полной уверенности у меня не было, но вскоре я стал подозревать, что Ее любовь к сплетням имела свои определенные цели. Она хотела узнать, у кого из детей в Садах (если таковой имеется) есть шанс взойти на Трон. Вскоре мы еще более сблизились, поскольку одно из удовольствий пребывания в Ее обществе состояло в том, что с Ней никогда не надо было говорить как с Царицей, но как с Принцессой. Временами, безусловно, Принцессой избалованной, однако нуждавшейся в близком друге настолько, чтобы не важничать. В сущности, общение с Ней не очень отличалось от наших разговоров с Хекет. Именно во время одной из таких бесед я поддразнил Ее, сказав: „Тебе только и нужно, чтобы Пехтира стал Фараоном". У Нее блеснули глаза.
„Ты не можешь войти в мысли чужеземца, — сказала Она. — Ты никогда не узнаешь, говорю ли Я правду".
„Да, войти я не могу", — ответил я. И так оно и было. Ее милое лицо с его мелкими чертами было непроницаемо.
„Мне мешает Мой парик, — сказала Она. — Ты не возражаешь, если Я его сниму?"
И, когда я поклонился, Она сняла его. Ее несчастная голова была лысой, за исключением нескольких светлых волосков на черепе, напоминавших младенческий пух. Но я знал, зачем Она его сняла. Без него Она была еще прекраснее и выглядела очень необычно. Хрупкая Богиня. Возможно, Она хотела, чтобы я сообщил Нефертари, что теперь Усермаатра может находить Ее еще более очаровательной, чем раньше? Да, подобно всем, кто сплетничает, Себя Она не обходила молчанием.
„В Египте, если ты — Царица, — сказала Она мне однажды, — то ты также и Богиня. Так?"
„Фараон — Бог, — ответил я, — а Его Супруга — Богиня".
„Не понимаю почему. Мой отец, Хаттусил Третий, — не Бог. Он просто Царь, можешь мне поверить. Энлиль не разговаривает с ним как с Богом. Энлиль говорит ему, что надлежит сделать. А затем он это делает. Я не Богиня, но просто женщина. Что ты об этом думаешь?"
„О, я не знаю, —
„Он не желает об этом говорить. Он хочет меня. — Она хихикнула. — Мне кажется, Я — единственная женщина в мире, которая может сказать Ему: «Нет, Я не хочу». Забавно, правда?" — Она говорила, склонив голову набок, как будто Ее мужем был ручной крокодил и Она не представляла, что с ним делать.
Я же думал о том, что кем бы Она ни была — женщиной или Богиней, но несколько чудес в Своей жизни Она точно сотворила. Я вспомнил, что, когда Она прибыла в Египет в качестве дара Царя Хаттусила Третьего, Усермаатра был настолько груб, что поместил Ее в гарем в Фаюме, где Он держал маленьких цариц, мечтавших быть приглашенными в Сады Уединенных. И все же Маатхорнефруру привезли обратно в Фивы в качестве Третьей Великой Супруги Усермаатра. Из чего я и все остальные заключили, что Она сотворила с Его телом такие чудеса, которые не были открыты ни одной другой женщине.
Несмотря на это, Она совершенно очевидно не вела Себя соответствующим образом. Будучи с Нею наедине, я никогда не думал о себе как о мужчине, а о Ней — как о женщине. Мы были друзьями. Мы жили, чтобы сплетничать друг с другом. Однажды, когда я упомянул Фаюм, Она сказала мне: „Там Я ни разу ничего Ему не позволила. Я сказала: «Я не дам Тебе взять Меня за руку. Мой отец прислал Тебе Меня как Царицу. И Я не разрешу Тебе дотронуться до Меня в этом грязном месте»".
„И что Он на это ответил?"
„Он сказал, что бросит Меня в огонь. Тогда Я сказала: «Прошу Тебя, сделай это. В Тебе нет почтения ни к Моему отцу, ни ко Мне. Для Меня будет лучше умереть». — Она хихикнула. — По правде говоря, Я надеялась, что Он отправит Меня обратно в Кадеш. А Он Вместо этого привез Меня сюда. Кто мог такое ожидать?"
„Нет, — сказал я, — это неправда. Хекет говорила мне, что Ты обожаешь Его".
„Это предстоит выяснить тебе самому", — сказала Она.
„Не получится, — ответил я. — Я не могу войти в Твои мысли".
„Не можешь до того дня, когда ты это сделаешь", — сказала Она.
Когда приезжал Усермаатра, что обычно случалось в конце дня, Она принимала Его в Своей спальне, где пурпурные и бледнолиловые тона шелка хорошо сочетались с пурпуром Ее стен, и я часто вспоминал шелковые простыни, на которых я однажды любил тайную наложницу Царя Кадеша. Я еще не знал, каких удовольствий искал с Ней Усермаатра, а также как часто Она посещала Его Дом Поклонения (где я впервые увидел Ее, когда Он передал мне Золотую Вазу), хотя и начинал уже сомневаться в том, что Она проводит с Ним так много ночей, как я думал раньше. Когда Он навещал Ее, Он часто приглашал Хекет и меня посидеть с Ними, хотя разговаривал с Ней так, будто Они были одни.
Я знал тщеславие моего Славного и Великого Бога — я видел стольких из Его Четырнадцати Ка, что мог ходить вокруг Него, как вокруг статуи. И все же теперь я узрел еще одно Его лицо. Он очень радовался сообразительности Маатхорнефруры (и Своей собственной), и, думается, Ему не хотелось, чтобы Их слова стали достоянием лишь близких Ему Богов. Он горячо желал, чтобы я и Хекет присутствовали как свидетели. Он развлекался тем, как Она притворяется безыскусной. Даже то, как Она могла бранить Его, доставляло Ему удовольствие. Каким новым для Него развлечением могло стать то, что Ему сделали бы выговор при нас. Он походил на огромного жеребца, который радостно ржет, когда новый искуснейший наездник ловко играет вожжами.