Вечера в древности

Мейлер Норман

Тот не мог удержаться, чтобы не прикоснуться к Ней. Хотя за Ним и не водился грех сладострастия — подобным сухому перу Маат был Его маленький зуд, — теперь же Он обезумел, как кошка во время течки. И Хатхор в награду за Его долгие труды позволила Ему потереться о Свое тело. Однако прикосновение к настоящей плоти немедленно прорвало Его дамбы, и Он забрызгал семенем весь Ее бок. Она была добра и отерла Ему лицо, предложив поцелуй тяжелого, свисающего языка, а затем отправилась на поиски Своего Сына.

Розыски оказались недолгими. Эхо от воплей Хора разносилось по всей пустыне. Ослепший, смятенный, с кровоточащим сердцем, лежал Он у источника в роще и стонал голосом, который Ему Самому казался тихим, однако он был полон такого неподдельного страдания, что Его мать услышала его издалека, за многими холмами. А когда Она наконец добралась до того места, где лежало Его незрячее тело, Ее охватила такая жалость, точно Ее кровь прошла через Его горе.

Хор был окружен полем лотосов. Они расцвели

из того первого лотоса, проросшего из Его глаз, и газель щипала их листья. Без колебаний Исида взяла молоко этой газели. Животное не убежало, когда Богиня приблизилась, поскольку у Исиды была голова Хатхор, а когда газель боялась коровы? Несомненно, газель вряд ли поняла, что ее подоили. Она решила, что эта странная корова хотела просто выказать почтение и не знала, бедная, как начать. Теперь же, поняв, что от нее ничего не хотели, кроме молока, газель (в душе никто не тщеславен так, как газель) ударила передними копытцами в грудь Хатхор, а затем в страхе от своей дерзости умчалась прочь. Хатхор подошла к Хору и облизала Его лицо, омыв газельим молоком те изуродованные глазницы, где ранее пребывало Его зрение. Она осторожно раздвинула Его набедренную повязку, чтобы ветерок, веявший от ключа, принес покой Его членам, так же как молоко исцелило раны в Его пустых глазницах, и действительно эта нежная прохлада на Его чреслах умиротворила саднящие пустоты над Его носом, где запеклась кровь. Принимая эти ласки, Хор почувствовал, как на том месте, где когда-то были Его глаза, начали прорастать семена. Он подумал, не выросли ли из Его бровей цветы, и поднял руку, чтобы тронуть их лепестки, но вместо этого сквозь каскады крови, слез и жемчужного молока различил Свои собственные руки и громко закричал: «Моя Мать простила Меня!» В следующее мгновение Он увидел грустные, сияющие глаза Хатхор и почувствовал запах земли и травы от Ее удивительного языка, облизывающего Его брови. После этого Он мог лишь промолвить: «Как Мне простить Себя?»

Она положила Ему на бровь палец, чтобы этим передать ответ: то, что Он ценил более всего, следовало преподнести Его Отцу. И Хор задумался: что Он мог бы отдать?

Задавая Себе этот вопрос, Хор взглянул на пустыню, и она была необычайно прекрасна. Скалы были цвета роз, а песок — казался золотым порошком. Там, где свет сиял на камнях, Он видел самоцветы. Получив столь щедрый дар зрения, Хор больше не размышлял. «О, Отец Мой, — сказал Он, стараясь произносить каждое слово с достоинством, — Я — Хор, Твой Сын, получил обратно Свои глаза для того, чтобы Мне было позволено преподнести их Тебе».

Вновь обретенное Хором зрение погрузилось во тьму, и эта потеря отдалась грохотом, подобным водопаду тяжелых камней, сорвавшихся в ущелье. Когда Он вновь открыл Свои глаза, Его зрение восстановилось, но каким разным было то, что Он видел. В Его левом глазу краски переливались всеми цветами. Однако Его правый глаз видел серую глубину каждого камня. Когда оба глаза смотрели одновременно, мир не был ни прекрасным, ни отвратительным, но хорошо уравновешенным. Так Он мог видеть Исиду во всем очаровании Ее тела и с разительно не соответствующей ему широкой коровьей головой.

«Пойдем обратно», — грустно сказала Она, и Они вернулись, держась за руки.

— Могу сказать тебе, — заметил Мененхетет, неожиданно изменив голос, — что, как только Они оказались в стенах Мемфиса, глазам Хора было уготовано новое испытание, а Его простодушию — еще большее. Осирис решил, что Хор и Сет должны предстать перед Ним.

ШЕСТЬ

— Страсть Осириса, — заметил Мененхетет, — покорять хаос. Вот почему в Херет-Нечер Он быстро уничтожает посредственность. Важно, чтобы в Стране Мертвых выживали Ка лишь самых лучших. Иначе тот человеческий род, который Небеса вбирают в себя, будет недостаточно богат храбростью, удовольствиями, красотой и мудростью. Безжалостный отбор оборачивается таким образом услугой доброго хозяйствования. Соответственно, Осирис никогда не проявляет милосердия в отношении тех, кто может предложить слишком мало. Однако Он всегда терпим, когда речь идет о достижении согласия между Богами. Поскольку Они бессмертны, затянувшийся спор может вспыхнуть, превратившись в великий хаос. Оттого Осирис поддерживает мир между Ними. Вероятно, поэтому Он так много простил, когда Хор и Сет предстали перед Его судом. — Теперь Мененхетет наклонил голову, будто желал, чтобы я снова поверил, что могу слушать его рассказ, не слыша его голоса.

«Вы Оба, — сказал Осирис Своему брату и Своему Сыну, — мужественно сражались и немало пострадали. Хор потерял зрение, позволявшее Ему смотреть на Свою жизнь, а Сет — глаз Своих чре-сел. Милостью настоящего суда, стремящегося к согласию среди Богов, Сету возвращены Его чресла, а Хору — глаза. Идите теперь Оба и празднуйте вместе. Те, кто бился насмерть, должны узнать своего противника как друга. Разделите доблесть Вашей битвы. Откройте силу мира. Идите с миром».

Боги ликовали. Хор взглянул на Сета глазом, способным видеть все богатство красок, и увидел страсть, которую можно обнаружить в красном цвете лица. Он подумал, что Его дядя великолепен. Он мог бы воспользоваться и Своим вторым глазом, но из страха, что тот откроет Ему

столь неприглядные стороны Его дяди, что Он пожелает воспротивиться приказу Своего Отца, Хор удовольствовался уравновешенным зрением обоих глаз, а они увидели много страдания. Тогда Своим самым мягким и учтивым голосом Он пригласил Сета в Свой лагерь.

«Нет, племянник, — сказал Сет, — там Мы будем окружены людьми и никак не сможем поговорить наедине. Пойдем в Мой лагерь, Меня все оставили, и Ты избавишь Меня от общества молчания».

Под впечатлением этих грустных слов Хор ушел вместе с Сетом, и всю дорогу в лагерь Его дяди Они шли бок о бок, и Сет заколол одного из пойманных Им кабанов, и Они зажарили его мясо и ели до вечера, запивая вином, изготовленным из винограда, выросшего на крови растерзанных львами грабителей. Сидя у костра, Они неустанно превозносили друг друга, говоря о великом боевом искусстве, проявленном другим в сражении. Наконец Сет произнес речь в честь духа вина. «Некоторые, — сказал Он, — выгоняют сок в специальных давильнях, однако по Моему желанию Мои рабы всегда давят ягоды своими босыми ногами. Ибо никто не мечтает путешествовать так страстно, как раб, и это желание придает виноградным ягодам дух полета. — Он поднял Свой кубок. — Мое вино подготовит Тебя к тому, чего Ты еще никогда не делал», — и Хор рукоплескал Ему, и в последний раз подняв Свои кубки, Они осушили их и заснули у костра.

От этого забытья Сет проснулся с воспоминанием о блеске Своей мужской силы в первый день сражения, и Он погладил мошонку племянника и пощекотал Его крестец, но затем поклялся, что не станет продолжать. Ложная клятва. На этом пути не останавливаются. Сет вспомнил, как Его член был готов проникнуть в недра племянника, и сладчайший букет вони накачал Его мехи, Он исполнился ненасытной страсти.

Хор старался не просыпаться. Капли молока газели, которые Он проглотил, привели Его в состояние счастливейшей кротости и просветленности — как раз то состояние, в котором можно разрешить немного приласкать Себя. Он, конечно, готовился узнать, насколько глубоко мог войти в Него другой. Как прекрасно это могло бы уравновесить огни Его победы.

Сет тем временем дрожал от такой близости к плоти Сына Осириса. Он пронзительно вопил, словно кабан. Он обезумел от запаха, исходившего от щек юноши; поток проклятий, которые Он призывал на молоко Исиды и промежность Осириса, рвался из Его рта такими кошачьими криками мертвых грабителей, что Хор увидел перед Собой грустные глаза Исиды в голове Хатхор, освободил Свою прямую кишку и поймал семя в ладонь, когда Сет, в ослеплении восторга, вскрикнув, рухнул в сон и глубочайший храп.

Хор, одурманенный вином грабителей, выпитым после молока газели, немедленно забыл о том, что произошло. Слишком щедро омыла Исида Его глаза. Это молоко придало Ему все черты покорного дурака. Он бесцельно побрел из лагеря Сета, вытянув перед собой влажную руку, будто там были собраны жемчужины, а на Его лице играл лунный свет. Он не прошел и ста шагов, как встретил Свою Мать.

Исида прождала всю ночь на окраине лагеря Сета. Она знала слабость Своего мужа, когда дело доходило до понимания Его брата. Погружая лунный свет в Свои безмолвные молитвы, Она посылала слова власти в топи, чтобы они, как туман, окутывали Сета.

— Однако как мало, — сказал Мененхетет, — может сделать магия, если сердце мага отягощает страх! Это первое поразительное свойство чар, и, что самое худшее, силы не хватает именно тогда, когда мы находимся в самом отчаянном положении. В эту ночь Исида действовала с коровьей головой, еще не вполне Ей знакомой. Как же могла Она измерить силу, заложенную в проклятье, если, вместо того чтобы расширить нежную ноздрю, Ей приходилось теперь раздувать нос, огромный, как сама коровья морда? С такими незнакомыми орудиями вопрос был в том, смогла ли Она хоть на что-нибудь повлиять в ту ночь, по крайней мере до того момента, как Ей кое-что удалось. Однако в целом Она добилась успеха. Иначе как объяснить такую глупость, как извержение Сета. — Хрю-хрю — передразнил Мененхетет. — И то, что Он провалился в сон, не заметив, что Его семя осталось в руке врага. Можно ли в это поверить? Он грезил о том, как Его извержения обретут, капля за каплей, знание всех тайных поворотов в недрах Хора. Уверяю тебя, что в сумятице звуков Своего храпа Сет предвкушал оргии обладания в грядущие годы. Теперь Он был уверен, что Хор не сможет скрыть от Него никаких тайн, доверенных Ему Осирисом. Сладкие сны! — сказал Мененхетет. — Лишь взглянув на руку Хора, Исида воскликнула: «Семя Сета густое, как серебряное молоко», — ибо все то, что находилось на ладони Хора, теперь стало тяжелым и блестящим, как луна. Это жидкое серебро, не более (но и не менее!) чем сущность семени Сета, стало нашим первым шариком ртути. Исида, теперь уже полностью восстановившая Свою мудрость, подсказала Хору бросить этот сгусток ртути в болото, несмотря на то что каждая тростинка в нем окажется ядовитой. В результате жители нашего Египта, поедая мясо животных, которые пасутся в этих тростниках, стали столь же бесхребетными, как ртуть, и мы из великого народа превратились в людей, лишенных воли. Да, каждое извержение чресел наших Богов, которое не остается в теле другого Бога, порождает новую болезнь. Многое из того, что связано с Маат, покоится на этом непреложном правиле. Иначе бы Бога сеяли Свое семя повсюду.