Вечерний день

Климман Михаил

«Всех без изъятия российских подданных, как захваченных нами, так и бежавших, у нас теперь находящихся, обязуемся по чистой совести без малейшего промедления времени представить. Кроме тех, кои назад тому пятнадцать лет, считая с сего числа, у нас находятся, принявших магометанскую веру по обстоятельствам или принуждению и водворившихся уже между нас и имеющих семейства. Сим предоставляем это собственной их воле: остаться у нас или возвратиться в недра своего отечества со всем своим семейством».

И ниже четырнадцать коротких надписей на непонятном языке и длинная резолюция, которую он дома не стал рассматривать, а просто сунул бумаги обратно

и закрыл шкатулку на все пять замков. Но сейчас он заставил себя их прочитать.

Резолюция начиналась со слов «По повелению его Императорского Величества и само­держца Всероссийского Александра Павловича.» и кончалась датой 11 апреля 1807 года и хорошо различимой подписью министра иностранных дел в правительстве Александра Первого - Андрея Яковлевича Будберга. Еще ниже были видны остатки красной сургучной печати.

– Господи помилуй, - в ужасе прошептал Платонов, - это же договор о присоединении Чечни к России.

Глава 40

У Владимира Павловича был приятель, который в семидесятые годы отсидел за ина­комыслие. То есть статья была другая, вроде двести шестой - хулиганство, но все хорошо понимали, за что попал человек - у него нашли иностранные политические журналы на русском языке. Сейчас этот знакомый жил где-то в Израиле, а Платонов лет двадцать о нем ничего не слышал.

А тогда было страшно до обморока - журналы эти принадлежали Платонову, но чело­век его не сдал. Ничего политического в том поступке Владимира Павловича не было, про­сто из любопытства купил у случайного человека на знаменитом черном книжном рынке на Кузнецком, прочитал и передал другому, а получилось просто ужасно. Кто-то это увидел, стукнул, приехали с обыском.

Все два года, пока человек сидел, а затем еще четыре, пока въезд в Москву ему был запрещен и жил он где-то под Вологдой, Платонов каждый месяц опускал в почтовый ящик конверт с деньгами для его жены и двух дочерей. Конверт был нужен не для того, чтобы изо­бражать Гарун-аль-Рашида, просто зачем ей, жене, знать о его причастности к этому делу? Предсказать ее поведение он не мог, а экспериментировать боялся.

Когда приятель вернулся, он разыскал Платонова, чтобы поблагодарить его за заботу, но еще, кроме того, попросил денег на обустройство после ссылки. Владимир Павлович пожал ему в ответ руку, денег дал, потом давал еще трижды, на гарнитур, перевоз родителей жены из Армавира и на что-то еще.

А потом пошел к своим знакомым блатным и спросил, как быть? Получалось, что восемьдесят пять, если не девяносто процентов зарабатываемых денег уходило теперь на содержание этого самого приятеля.

Блатные попросили подробно описать ситуацию, посчитать, сколько денег выплачено, и долго смеялись над Платоновым. Оказалось, что существуют расценки на отсидку. Сего­дня Владимир Павлович никаких цифр, естественно, не помнил, но фигурировали ставки за общий режим, специальный, особый, за ссылку, за предварительное следствие. В основном это касалось подельников, как у него и было с этим приятелем, когда один садился, а второй находился на свободе и содержал первого и его семью.

Но можно было попытаться и просто нанять человека, который брал на себя вину и садился вместо него. К тому же блатные объяснили, что сидел-то человек все же за себя, а не за Платонова, потому как тот дал кому-то читать журналы сам, не просчитав стукача. Они предложили навестить знакомого и объяснить ему, как и что. Владимир Павлович отказался.

Он собрал большую по тем временам сумму, тысяч пять рублей, принес приятелю и честно сказал, что это в последний раз. Приятель, поджав губы, деньги взял, а потом ославил перед всеми знакомыми как крохобора и предателя. Ну, да Бог с ним.

Эта история вспомнилась только потому, что была единственным фактом в его жизни, когда Платонов хоть как-то коснулся политики. Он даже на выборы ни разу в жизни не ходил, а увидев по телевизору политическую передачу, переключался на другой канал. Он не считал свою позицию правильной, никому ее не предлагал, ни с кем в споре ее не отстаивал, просто так жил, так исторически сложилось.

И сейчас, оказавшись в эпицентре политической ситуации, мало того, в ситуации этой очень много зависело именно от него, он растерялся. Единственное, что он понимал, как говорил известный политик, «однозначно», это то, что ему никак нельзя сидеть на этих доку­ментах. Шкатулка жгла руки, и Владимир Павлович на себя примерял метафору о сидении на пороховой бочке. Необходимо было что-то предпринять. И быстро. Но что?

Вариантов, как всегда, было несколько: выбросить на помойку, передать кому-то из политиков, передать в прессу, в западные средства массовой информации. Версии - продать представителям чеченских боевиков для уничтожения и оставить у себя для коллекции - не рассматривались как слишком экзотические и опасные для жизни.

Четыре первых варианта были доступны: пролистав записную книжку, Платонов обна­ружил, что знаком и с политиками, и с журналистами, как российских средств массовой информации, так и западных. Для него человек не отождествлялся с профессией, и Влади­мир Павлович как-то раз был довольно сильно удивлен, увидев в журнале фотографию сво­его клиента среди пятидесяти самых влиятельных людей России. Другой знакомый на глазах вырос из телерепортера до продюсера канала и теперь, оставаясь в записной книжке, почти не появлялся на экране.

Все это было очень хорошо и здорово, только общаться с этими людьми можно было только после принятия решения, после, а не до, чтобы не стать пешкой в чужой игре. Пра­вильней всего было позвонить Коле, поскольку он был самым старым знакомым и одновре­менно самым вменяемым из этой команды людей с воспаленным самолюбием.

Платонов пошел звонить сразу же после антракта. Но произошло непредвиденное: видимо, обидевшись на то, что Владимир Павлович звонит после вскрытия шкатулки, а не до, как он просил, Николай говорил холодно и странно и встретиться согласился только через три дня.

– Исчезни ты на некоторое время, - в сердцах сказал он под конец разговора.
– Нельзя же быть таким идиотом, даже в старости, - и повесил трубку.

И Платонов вдруг ясно осознал, что Коля прав и его, кроме всего прочего, могут легко шлепнуть, чтобы добраться до шкатулки. По его представлению, существовало как минимум три партии и три возможных варианта отношения к тем документам, которыми он обладал, и всем трем он живым и невредимым был совершенно не нужен.

«Чеченские сепаратисты», как их называли в газетах, должны были завладеть бума­гами, чтобы их уничтожить. «Ястребы» из Военно-промышленного комплекса должны были, наоборот, стремиться их опубликовать, чтобы укрепить свою позицию. И наконец, третья и, возможно, самая многочисленная и разношерстная компания - люди, которым эти документы нужны, чтобы спекулировать ими и получать всевозможные прибыли и от пер­вых, и от вторых.