Вечерний круг. Час ночи
Шрифт:
Приятельницы рассмеялись.
– Твой муж - удивительный человек, - вздохнула Зоя Васильевна.
– Это все говорят.
– Да, да. Таким надо родиться. Он просто гений! Я его совершенно боготворю, ты же знаешь.
– Но это тебе не мешало, - язвительно заметила Зоя Васильевна, - иногда развлекаться и без него. Помнишь?
– Господи, когда это было!
– умилённо воскликнула Софья Георгиевна, не обижаясь на намёк.
– Подумать только, уже Лиза скоро выйдет замуж! И, между нами говоря, скорее бы. В институте у них такие нравы…
– Брось, пожалуйста! Просто ты паникёрша. Уж этого-то по крайней мере не бойся. Современные девицы, знаешь, не нам чета. Это мы, бывало, тряслись перед каждой встречей.
– Ты права.
– Надеюсь увидеть.
– Непременно! И знаешь, там совсем рядом Дом писателей. Они там работают. А с другой стороны, подальше, там композиторы. У писателей я уже была. Представь себе, всё очень скромно, как заурядный дом отдыха. И сами, я бы сказала, довольно невзрачные люди, уверяю тебя. Одеты как-то так… Кто в чём. Такого костюма, например, как у Вовы, ни у кого не было. И всё больше среди них пожилые почему-то.
– Ой, как интересно!
– загорелась Зоя Васильевна.
– Ну а кто-нибудь из знаменитых был?
– Конечно, - деланно равнодушно пожала пышными плечами Софья Георгиевна.
– Один мне даже книжку свою обещал, с надписью. Ну, этот самый… - Она пощёлкала пальцами.
– Я потом вспомню. А вообще вечером они какие-то усталые. Я, конечно, понимаю: творчество - это созидание. Но всё-таки… - И тем же безмятежным тоном, без всякого перехода, добавила: - Кстати, Зоенька, ты можешь наведаться к Вове. Там кое-что есть…
– Что именно?
Зоя Васильевна даже поставила снова на блюдце чашечку, из которой собиралась отпить, и вопросительно поглядела на приятельницу.
– То же, что в прошлый раз, - всё так же равнодушно сказала Софья Георгиевна, но внутренне вся сжалась, ожидая ответа.
– Можешь даже завтра.
– Спасибо, не требуется, - раздражённо произнесла Зоя Васильевна.
– Сыта по горло.
– Но, Зоенька, пойми…
– Нет, милая, нет. И всё. Я так и твоему супругу скажу.
– Не советую, - многозначительно ответила Софья Георгиевна.
– Он может рассердиться.
– Да? Я тоже могу рассердиться. И кому от всего этого будет хуже, ещё вопрос. Ты меня знаешь, Соня.
Софья Георгиевна с трудом сдержалась, чтобы не ответить резкостью. Но она считала себя большим дипломатом и знатоком людских характеров. О, она могла поладить с кем угодно и добиться всего, что ей надо! А уж Зою Васильевну она знала досконально и не первый год. Когда-то она была молоденькой продавщицей в парфюмерном магазине, тоненькой и весьма пикантной, хотя красивой она никогда не была, да и в пикантности, если говорить по правде, конечно, уступала самой Софье Георгиевне. Впрочем, это было неудивительно, ибо с другими Софья Георгиевна и не дружила: ей непременно надо было выделяться и в первую очередь привлекать внимание окружающих. А Зоя Васильевна как-то сразу согласилась на вторые роли.
Дружба эта уже тогда была не бескорыстна. Магазин, где работала Зоя Васильевна, получал время от времени крайне дефицитную французскую парфюмерию - духи, помады, кремы, краски, цветные карандаши, шампуни, - и всё это обычно не попадало на прилавок, а если и попадало, то в количестве таком мизерном, что через пятнадцать минут уже ничего не оставалось, кроме свидетелей, что магазин в такой-то день торговал указанными товарами. Всё, что Зое Васильевне удавалось потом урвать себе лично, шло немедленно к Софье Георгиевне, а от неё, по ценам совершенно несусветным, к её клиенткам.
Этот первый собственный бизнес очень поднял Софью Георгиевну в глазах тогда совсем молодого, энергичного и инициативного Владимира Сергеевича, бросившего к тому времени работу в изрядно осточертевшем ему конструкторском бюро, куда он попал по распределению после окончания института, и с головой окунувшегося в море подпольной коммерции. На первых порах, внимательно изучив конъюнктуру, он за немалую взятку, залезши при этом в долги, всё же купил по рекомендации одного опытного человека
Софья Георгиевна стала его верной помощницей. Сама она, при всей своей жадности, вскоре отошла от собственного «дела», передав Зою Васильевну со всей её парфюмерией мужу. Слишком большое впечатление произвёл на неё арест одной из продавщиц того магазина и некоторых её постоянных клиенток. И хотя Владимир Сергеевич только посмеивался над этой новостью, сама Софья Георгиевна решила, что риск здесь всё же слишком велик и лучше она будет помогать Вове - тогда при провале, в крайнем случае, арестуют его, а ей ничего грозить не будет. Этими предательскими соображениями она, естественно, с мужем не поделилась, да тот и не допытывался, резонно рассудив, что при его доходах жене следует лишь умело тратить, а также обращать деньги в более надёжные ценности, что тоже было делом далеко не простым и даже небезопасным. При всём том Софья Георгиевна всегда была в курсе его текущих дел и операций.
Что касается Зои Васильевны, то с ней Софья Георгиевна продолжала поддерживать самые близкие отношения, время от времени властно подавляя её попытки бунта.
Одинокая Зоя Васильевна, весело и беззаботно пропорхав молодость, вдруг обнаружила, что о замужестве думать уже поздно и никакие самые лучшие французские мази и другая косметика не в состоянии скрыть тяжёлых отвислых складок на шее и щеках, предательской желтизны иссушенной кожи и потускневших глаз с синеватыми мешочками под ними. Начали редеть и волосы - роскошные, с каким-то особым отливом, каштановые кудри, предмет особой гордости Зои Васильевны и тайной зависти самой Софьи Георгиевны, ибо даже её золотистая корона меркла перед причёской подруги. Когда Зоя Васильевна заметила, что её чудесные волосы потеряли свой блеск и стали предательски редеть, она поняла, что всё в области чувств для неё окончено, и тогда самозабвенно отдалась другой страсти - коммерции, про себя мотивируя это тем, что ей не от кого ждать помощи, когда придёт старость, и надо создавать какой-то резерв. Эта идея постепенно превратилась у неё в манию. Она стала себе отказывать сначала в различных радостях и излишествах, а потом и в необходимом, скаредно высчитывая каждую копейку. Если, к примеру, она утром шла к Софье Георгиевне, то дома не позволяла себе выпить и стакана чая. Бельё и верхние вещи, самые дешёвые, она донашивала до такой ветхости, чиня, штопая и латая, что даже на тряпки употреблять их становилось невозможно: они расползались в руках.
Зато в пропотевшем, свалявшемся матраце накапливались мешочки - крепкие мешочки с «камушками», золотыми монетами, колечками и даже чудом попавшими к ней долларами. Мешочки скрывались в старом матраце навсегда и с этого момента ни разу не вынимались. Счёт своим богатствам Зоя Васильевна вела только в уме, не осмеливаясь довериться бумаге, при этом часто путалась, сбивалась, мучительно сомневалась в итогах, но достать мешочки и пересчитать их содержимое не решалась. Ей всё время казалось, что кто-то только и ждёт этого момента, чтобы напасть и ограбить её. Нет-нет, она всё это достанет, если появится он, о котором она, вопреки всем доводам рассудка, всё же не переставала думать по ночам. Глупенький, он даже не знает, что его ждёт у неё, какая счастливая, какая безмятежная жизнь, ведь она же ему всё отдаст, всё оставит. Да, он ничего не знает! И она беспокойно, в каком-то непонятном томлении ворочалась в своей неудобной постели и подолгу не могла уснуть. А днём она с жадной, нетерпеливой насторожённостью приглядывалась к каждому мужчине, с которым сводил её случай.