Вечерний круг. Час ночи

Адамов Аркадий Григорьевич

– Что-то побольше, мне кажется, - покачал головой Исаев.
– Обычно в таких случаях сами товар возят. А тут, видите ли, специальный возчик. Ни в чём больше не замешанный. Да ещё завербован с помощью шантажа. Служи, а то сообщим о твоём преступлении…

– Тут даже тоньше, - поправил Цветков.
– Вот, мол, какие мы тебе друзья. Выручаем в тяжёлую минуту, спасаем, можно сказать. Да ещё крупно заработать даём.

– Да, так вернее, - не стал спорить Исаев.
– И это кое о чём говорит. Добавьте ещё явочную квартиру, этот хитрый телефон, трюк с камерами хранения. Словом, отлично организованное дело, умные

и ловкие дельцы. Всё продумано у них, всё рассчитано. Я тебе ручаюсь, задержи мы этого Николая, он бы ничего не смог нам сказать: ни что везёт, ни кому везёт. И даже у кого получил товар, тоже толком, наверное, не знал. Словом, согласен. Я бы отменил этот опасный визит.

– Фёдор Кузьмич, есть предложение, - сказал Виталий и даже поднял руку, как на собрании.
– Предлагаю посоветоваться с коллегами. Албанян, например…

– Что ж, вполне резонно, - усмехнулся Цветков и повернулся к Исаеву: - Дружок его. В БХСС работает.

– Но ведь мастер!
– горячо воскликнул Виталий.
– Вы же не будете это отрицать, Фёдор Кузьмич?

Цветков спокойно согласился:

– Хороший работник.

– Да, я его знаю, - ответил Исаев.
– В прошлом году он нам очень помог. Помните дело по самоубийству Веры Топилиной? Из министерства?

– Ну конечно, - подтвердил Цветков и добавил, обращаясь к Виталию: - Словом, давай обсуди этот вопрос с Албаняном. Он этот контингент лучше знает. Как, не возражаешь, Виктор Анатольевич?

– Наоборот, приветствую, - улыбнулся Исаев.

На том и порешили.

А среди дня Виталий встретился с Эдиком Албаняном. Это было далеко не лёгким делом, учитывая динамичную и неугомонную натуру Эдика, которого обычно искало пол-Москвы, и, как правило, безрезультатно.

Эдик примчался к нему запыхавшийся, возбуждённый и устало повалился на диван.

– Замотался, - отдуваясь, сообщил он и вытер со лба пот.
– И ещё эта дикая жара. В Ереване такой не бывает, честное слово. Верблюд не выдержит.

Он вскочил, подбежал к тумбочке, где стоял графин с водой, налил себе полный стакан и одним духом осушил его. Потом снова в изнеможении кинулся на диван, ещё раз вытер мокрым платком пот со лба и шеи, затем закурил и после этого, успокоившись, предложил Виталию:

– Ну, излагай, зачем я тебе понадобился? Ты же так просто на коктейль не позовёшь, знаю я тебя, жлоба! Так что докладывай, не стесняйся.

– Я тебя не только на коктейль, я тебя на чашку чая и то никогда больше не приглашу. Молчал бы уж, - со зверским видом ответил Виталий.
– Ты ко мне на свадьбу пришёл?

– Дорогой!
– воскликнул Эдик.
– Ты же знаешь! Я шёл! Я даже мчался! С подарком! Я ведь тебе его потом вручил, и ты принял, помнишь или нет?

– Да. Чтобы тебя не обидеть.

– Врёшь! Ты меня простил! Ты меня понял! Этот тип был в бегах полгода. Мы же с ног сбились. И вдруг… Мог я его не задержать? Ты бы мог, скажи честно, дорогой? Чёрта с два! Ты бы не только на свадьбу друга, ты бы на собственную не явился, что я, тебя не знаю, думаешь?

– Ну ладно, - махнул рукой Виталий.
– Это я только в ответ на твой упрёк насчёт коктейля. А в целом претензий нет. Ну, теперь слушай.

Виталий во всех подробностях изложил Эдику возникшую ситуацию.

– Ты понимаешь?
– заключил он.
– Нам надо получить от него всё, что возможно, по этому

убийству. Сам-то он, конечно, не замешан, но кое-что подсказать, я уверен, может. Особенно если его в этом заинтересовать. Но как это сделать, вот в чём вопрос.

– Гм… - глубокомысленно произнёс Эдик, глядя в потолок и посасывая сигарету.
– Не знаю, дорогой, что тут главнее: убийство или… Понимаешь, вся эта компания мне что-то очень уж не нравится. Устроить такую комбинацию с телефоном - это не всякий додумается, уверяю тебя. У меня, например, в практике это первый случай, клянусь. Поэтому что тут главнее…

– Главнее всего человеческая жизнь, - покачал головой Виталий.
– И потому страшнее убийства ничего нет. Это, если хочешь знать, аксиома.

– Не скажи!
– многозначительно заметил Эдик.
– Хищения в особо крупных размерах, как и некоторые другие опасные экономические преступления, тоже, как тебе известно, предусматривают смертную казнь.

– Дело не в смертной казни, - резко возразил Виталий.
– Это вообще не лучший способ наказания. И устрашения тоже.

– Ничего большего человечество для устрашения не придумало, - возразил Эдик и добавил: - Если не считать пыток. А кого нельзя убедить, того надо устрашить.

– Величайшее заблуждение! На жестокость нельзя отвечать жестокостью, как ты не понимаешь! Наоборот! Надо из поколения в поколение воспитывать людей в представлении, что человеческая жизнь неприкосновенна. Природа дала, природа и может взять. Я думаю, что это самый верный путь воспитания нравственности.

– Но если жуткий преступник, садист, убийца? Ты же видел таких!
– с негодованием воскликнул Эдик.
– Их тоже прикажешь жалеть?

– Это не жалость. Это… ну, если хочешь, забота. О всех других людях, об их нравственном здоровье. А для тех, кого ты назвал, для таких вот нечеловеков, я ввёл бы пожизненное заключение. Как у врачей, ты знаешь? Даже смертельно больного они не вправе лишить жизни, даже спасая при этом от лишних страданий. Почему, ты думаешь?

– Совсем другая материя, дорогой! Дать такое право - могут быть ошибки.

– Но если на то пошло, то и со смертной казнью могут быть ошибки. Разве не бывает судебных ошибок? И ещё ошибка в том смысле, что кто-то из казнённых вдруг когда-нибудь смог бы исправиться! Но дело не только в этом. Запрет убивать даже, казалось бы, обречённых больных толкает врача на борьбу за эту жизнь до последней минуты, а главное, воспитывает в нём чувство неприкосновенности, святости человеческой жизни.

– Вай, как говорит!
– схватился за голову Эдик, но тут же с ожесточением отрезал: - Ты забываешь только, дорогой, что умирающий больной уносит лишь свою жизнь, а закоренелый убийца уносит чужие и опасен для всех.

– Потому-то больной лежит в больнице, а убийца сидит в тюрьме.

– Да, чувствуется, дорогой, что ты из семьи врачей.

– Это упрёк?

– Нет! Что ты! Это… Как тебе сказать, дорогой… Это восхищение, вот что. И в принципе, теоретически, ты, наверное, прав насчёт человеческой жизни. Но ты спустись на землю. Время-то какое? А суровое время требует и суровых решений.

– Но мудрых.

– Конечно. Но можно ли сейчас думать на сто лет вперёд о нравственности?

– Надо. Вот отец мне как-то процитировал Гернета. Выдающийся психолог и криминолог. Так ведь?