Вечерний свет
Шрифт:
По дороге мимо пронеслась, завизжала тормозами и приткнулась к снежному валу, отделяющему дорогу от тротуара, светло-серая «Волга». Дверца ее открылась, и изнутри выбрался человек в бежевой, красиво прнталенной дубленке, поднял руку и помахал.
Евлампьев оглянулся: кому это он? Но за спиной у него никого не было. Дневная рабочая пора — откуда взяться народу.
— Емельян! — позвал человек.
Евлампьев пригляделся и узнал его: Хлопчатников. Хлопчатников — вон кто, и значит, махал ему, а они не подумал.
— Павел! — обрадованно бросился
Всегда встреча с Хлопчатниковым, в какую минуту ни случись, радостно возбуждала его.
— Выздоровел? — спросил Хлопчатннков.
— Да все, все, на ногах, — отозвался Евлампьев. — А ты откуда знаешь, что я болел?
Хлопчатников улыбнулся:
— Слухами земля полнится. — И пояснил, все так же с улыбкой: — Ты ж человек заметный был, у всех на виду. То от одного слышиить, то от другого: «Емельян Арнстархыч заболел. Емельян Аристархыч заболел…» Так что в полном курсе твоей болезни находился,
— А, — понял Евлампьсв, — а… Болел, да. Крупозное воспаление легких…
— Ну, все в порядке, раз на ногах?
— Да первый вот день нынче на улицу вышел. Внучка приезжала. Провожал.
— Вильников на тебя серчал очень, что киоск ты бросил. Ох, серчал!
Евлампьев усмехнулся и пожал плечами:
— Что ж место пустым держать было?.. Оно доход давать должно. Ну как я полгода бы проболел!
— Оставил своих клиентов сиротами, оставил, — посменваясь, протянул Хлопчатников. Явно у него на эту тему то и дело случались какие-то разговоры. С тем же Вильниковым, наверное.
— Ннкого сиротами не оставлю, всех в надежные руки передам, — в тон ему, шуткой ответил Евлампьев. — Составил тут одно знакомство, Владимир Матвеич зовут, вот только совсем выходить начну — отправлю к нему. С доплатой будет, но уж наверняка.
— Ну, если с доплатой, то, конечно, наверняка. — У Хлопчатникова, видно по всему, было превосходное, великолепное настроение, не знать его — лет сорок дашь сму, не больше, и он не просто разговаривал, а все словно бы подтрунивал.
Но Евлампьев понял, что там у Хлопчатникова, под этими его последними, невинными вроде бы словами.
— Как с премией? — спросил он. — Есть что новое, нет?
— Новое-то? — переспросил Хлопчатников. — Что нового, Емельян? Не в кармане пока, но все шансы. И за это тебе спасибо.
— Да ну что ты — спасибо! — махнул Евлампьев рукой.Какое спасибо… Лишь бы на пользу.
— Вот я и надеюсь. — Лицо у Хлончатникова из веселого и оживленного сделалось по-обычному напряженно-тяжелым, он повернулся к машине, все так же стоявшей с распахнутой дверцей у него за спиной, наклонился, проговорил шоферу: — До улицы доезжайте, подождите меня там, — захлопнул дверцу, и машина, всфыркнув мотором, рванула.Пойдем, Емельян, — показал он ей вслед. Между ними был вал почернелого, слежавшегося за зиму снега, и они пошли вдоль него — Евлампьев по тротуару, Хлопчатников по дороге.
— Ну, сказал Хлопчатников, когда пошли, — раз киоск бросил, если снова паче чаяния понадобится, на два месяца можно на тебя рассчитывать?
Хлопчатников! Сам! Сам приглашает!..
Но ничего в Евлампьеве, кроме этой радости, что приглашает Хлопчатников, а не кто другой, ответно не ворохнулось.
— Не знаю, Павел, — сказал он, не глядя в его сторону.Если бы на постоянную, вновь… А так, на два месяца — ничего от тебя не зависит, на подхвате, только свое самолюбие потешить… Не знаю. Да если б и на постоянную, кстати. Другой, глядишь, в мои годы таким еще гоголем. А я что-то плоховат стал. Ранение, может, сказываться начало, контузия…
Он коротко взглянул на Хлопчатникова и увидел, что Хлопчатников идет там, по своей стороне снежного вала, тоже не глядя на него, заложив руки за спину и опустив голову.
Какоето время они шли молча.
— Ладно, — проговорил наконец Хлопчатников. Евлампьеву показалось — он поднял голову и смотрит на него, и в самом деле смотрел, и они встретились глазами. И Евлампьев подумал: никто бы сейчас не дал Хлопчатникову сорока лет. На все свои пятьдесят с лишком тянул он. — Ладно, Емельян, понял, — покивал Хлопчатников, и они шли молча уже до самого конца снежного вала, до того места, где от площади принималась улица. — Ну, вот по-человечески теперь, — сказал Хлопчатников, всходя к Евлампьеву на тротуар, и спросил неожиданное:
— С Лихорабовым ты нынче работал, как он тебе показался?
— Лихорабов?..— Евлампьев почувствовал внутри от поминания его имени словно бы тепло. И ответил: — Хороший парень. И парень хороший, и конструктор хороший — с маху так у него идет все. Легкомысленность некоторая есть — это да. Не обжигался еще, видимо. Обжечься ему надо. Какие-то планы имеешь насчет него?
— Присматриваюсь, — сказал Хлопчатников. — Новая машина на подходе, Слуцкер его инженером проекта рекомендует. Легкомысленный, говоришь?
«Вот удружил парню, — Евлампьев огорчился. — Потянуло за язык…»
— Нет ты понимаешь, не вообще легкомысленный, — заторопнлся он.Я в каком плане… в поведенин его некоторая такая легкомысленность есть — это я имею в виду. А вообще он… на самостоятельной-то как раз и почувствует, пожалуй, ответственность. Надежность такая человеческая есть в нем, вот что. Для инженера проекта немалое дело. Но поконтролировать, особенно первое время, это пожестче.
— Но не холодный человек, нет? Так, что наплевать на все. Как начальство вспашет, так он и спляшет.
— Нет, Павел. нет. Наоборот.
— Ага… так. Спасибо, Емельян.
— В голосе у Хлопчатникова прозвучало довольство. — Я относительно Лихорабова тебя недаром спросил. Рано ли, поздио ли, а этой идее, разливку с прокаткой совместить, придет срок. Начнем осуществлять, и людей для того нужно загодя подобрать, подготовить их… Чтобы они как раз ответственности не боялись.
А ведь добьется своего, непременно, подумалось Евлампьеву. Во всяком случае, не отступится, ни а что, выйдет необходимость — замрет, затаится, а дарит час — и снова за свое…