Вечная ночь
Шрифт:
Соловьеву нечего было возразить. Профессор, как всегда, рассуждал вполне логично и говорил правду.
И тут Гущенко неожиданно сменил тему:
– А скажите, Дима, у вас ведь с доктором Филипповой особые отношения? Вы учились вместе в школе, а потом даже, кажется, были немножко женаты?
– Мы не расписывались, – сказал Соловьев и почувствовал, что краснеет.
– Напрасно, – задумчиво произнес Гущенко, – вы очень подходите друг другу. А Женю Качалову все-таки убил не Молох. Это мог быть кто-то из ее знакомых. Например, отец ее ребенка. Подумайте об этом
– Нет.
– Попробуйте его найти, это очень важно, уверяю вас. Может быть, он женатый человек, боялся огласки, мести со стороны отца девочки и подделал почерк Молоха, чтобы его никто не мог заподозрить. Такое в истории криминалистики уже бывало. Вы не согласны?
– Что бывало в истории криминалистики – согласен. А что это подражатель – все-таки не верю, – сказал Соловьев.
Гущенко загасил сигарету, посмотрел на часы.
– Ох, заболтался я с вами. На самом деле мне давно пора. Сейчас придется ехать час, не меньше. Пробки страшные. Удачи вам, следователь Соловьев. Рад был пообщаться.
– Ольга Юрьевна, правда, что вы раньше работали с серийными убийцами? – спросил мальчик.
– Правда.
– А почему ушли? – спросила девочка.
– Потому что устала. Слушайте, господа студенты, у нас, кажется, сейчас совсем другая тема.
Они столпились вокруг доктора Филипповой, смотрели на нее горящими глазами. Только что им было скучно. Депрессии, старческое слабоумие – что же тут веселого? Но вот один из них решился спросить про маньяков, и мгновенно всем стало интересно. Оля не собиралась отвечать, но их как будто прорвало.
– А почему разогнали группу Гущенко?
– По приказу министра.
– Правда, что людоед, который делал пельмени из женщин, сбежал из больницы и теперь на свободе?
– Правда.
– Маньяки испытывают раскаяние, муки совести?
– Да.
– Все?
– Почти все, в той или иной форме.
– Откуда они берутся?
– Этого никто не знает.
– Но когда-нибудь удастся найти причину, почему они становятся такими? Что это? Тяжелое детство? Травмы черепа? Шизофрения?
– Иногда, но не всегда. Слишком мало опыта в изучении их психики, чтобы обобщать и делать глобальные выводы.
– Вы видели Чикатило? Говорили с ним?
– Видела, говорила.
– Ну и как?
– Никак. Ни рогов, ни клыков. Ничтожный, вежливый, нудный, любил рассказывать о себе, был недоволен, что его личностью мало интересуются, мало изучают его богатый и сложный внутренний мир. Если не знать, кто он, невозможно представить, что это жалкое существо способно кого-то убить.
– Расскажите про самого страшного убийцу, с которым вы работали.
– Вообще-то, у нас здесь не пресс-конференция.
– Вообще-то, лично я собираюсь заниматься судебной психиатрией, – заявила высокая худая девочка, глядя на Олю из-под красной челки, – не знаю, как остальные, но я от вас, Ольга Юрьевна, все равно не отстану.
Оля поняла: эта не отстанет.
– Что именно ты хочешь услышать?
– Кто был самый страшный?
– Я уже сказала, угрызениями совести мучился каждый. Ну почти каждый. Убийц, которые вообще не знали раскаяния, я встречала совсем немного. Может быть, только одного. Он, пожалуй, был самым страшным. Вячеслав Редькин.
Она назвала имя, тут же отчетливо вспомнила лицо и подумала: «Кого же он мне напоминает?»
Румяный белокожий красавец, в свои семьдесят он выглядел на сорок. Главный инженер приборостроительного завода. Москвич с высшим техническим образованием. Женат. Двое детей, четверо внуков. Завел себе потихоньку вторую тайную семью. Познакомился с прелестной девушкой двадцати трех лет, доброй, тихой, улыбчивой Инночкой. Снял скромную квартирку на окраине Москвы. Законной супруге говорил, что отправляется в командировку, а сам ездил к Инночке. Ситуация вполне банальная, можно сказать, типичная, если бы не некоторые детали. Инночка имела диагноз – олигофрения в стадии дебильности. Каждый год она беременела и рожала. Редькин сам принимал роды. Плаценту съедал сразу. Кровь, печень, сердце и мозг младенцев хранил в холодильнике, потреблял маленькими порциями, запивая грудным молоком своей возлюбленной.
– Видите, как я потрясающе выгляжу, – говорил он Ольге Юрьевне и профессору Гущенко, – я забочусь о своем здоровье, хочу прожить сто двадцать лет. Я изучаю и использую древнейшие рецепты эликсиров молодости. Вы ведь потребляете животный белок, правильно? Гемотаген из телячьей крови. Косметика на основе плаценты. Даунята, которых рожала Инночка, от телят ничем не отличаются. Да и сама она разве человек? Зато я – смотрите, здоров, хорош собой. Кровь с молоком.
– Редькин ни малейшего раскаяния не испытывал. Был признан вменяемым и задушен сокамерниками в Бутырке, – Оля оглядела притихших студентов, – ну и хватит об этом.
– Он вам снится? – спросила девочка с красной челкой.
– Я сказала – хватит.
Редькин правда снился иногда Оле, в самых страшных кошмарах возникала его самодовольная белозубая улыбка, здоровый румянец, ясные голубые глаза.
У Карусельщика похожая улыбка, такие же белые зубы, красные губы, такая же нежная кожа с легким румянцем и глаза такие же ясные, только не голубые, а карие.
Думать о Карусельщике было противно. Главный просил показать его студентам: такой любопытный, редкий случай, потеря автобиографической памяти. Она не стала этого делать.
Она все старалась преодолеть личное отвращение, которое для врача непозволительно. Старалась, но не могла. Его монологи отдавали вкрадчивой гнильцой, глумливым высокомерием. Он издевался над ней, над стариком Никоновым, так же, как, наверное, над всеми другими людьми в его другой, внешней жизни, от которой спрятался сюда.
Его душат нереализованные амбиции. Он пытается стать писателем. Но ничего, кроме порно, садо-мазо, у него не получается. Он может писать только гадость. И пишет ее, имеет свой сайт в Интернете.